Френсис Йейтс - Искусство памяти

Дискуссия велась исключительно об одном предмете — памяти. Диксон излагает бруновскую искусную память, что для Перкинса есть анафема, нечестивое искусство, которому он противопоставляет диалектический порядок рамистов — единственно верный и морально непогрешимый путь. Наш давнишний друг, Метродор из Скепсиса играет заметную роль в елизаветинской баталии, поскольку эпитет "Скепсиец", который Перкинс бросает Диксону, с гордостью принимается последним, когда он, защищаясь, подписывается, "Heius Scepsius". "Скепсиец", в словоупотреблении Перкинса это тот, кто опирается в своей нечестивой памяти на зодиак. Оккультная память Ренессанса в своей высшей форме — памяти Бруно, перекрещивается с ренессансной памятью, и хотя спор всегда возникает из-за двух противоположных искусств запоминания, на самом деле это религиозная дискуссия.

Диксон окутан тенями при первой нашей встрече с ним в De umbra rationis , и это бруновские тени. Рассказчик в начале диалогов оказывается в глубокой ночи египетских таинств. Диалоги составляют введение в диксоновское искусство памяти, в которой места называются "субъектами", а образы — "помощниками", или чаще — "тенями" (также umbra ). [623] 623 Dicson, De umbra rationis, p. 38 ff. Таким образом, он сохраняет терминологию Бруно. Правила мест и образов из Ad Herennium окутаны у него мистическим мраком, в подлинно бруновской манере. Тень, или образ, подобен теням в свете божественного ума, который мы отыскиваем по этим его теням, следам, отпечаткам. [624] 624 Ibid., p. 54, 62, etc.625 Ibid., p. 69 etc. Память должна основываться на порядке знаков зодиака, который тут же приводится, [625] 625 Ibid., p. 69 etc. хотя Диксон и не дает перечня образов по декадам. Отголоски бруновского перечня изобретателей слышны в совете использовать образ Тевта для письменности, Нерея для гидромантии, Хирона для медицины и т. д., [626] 626 Ibid., p. 61. хотя перечень во всей его полноте не приводится. Искусство памяти Диксона — это лишь фрагментарный оттиск с систем и положений "Теней", из которых оно, однако, выведено безошибочно.

Наиболее яркую часть работы составляют начальные диалоги, по объему примерно равные бруновскому искусству памяти, которое они предваряют. Видимо, они написаны под впечатлением диалогов в начале "Теней". Напомним, что Бруно начинает "Тени" беседой между Гермесом, рассказывающим о книге "о тенях идей" как о способе внутренней записи, Филотимом, приветствующим ее "египетский" секрет и Логифером, педантом, болтовня которого сравнивается с мышиной возней и который чурается искусства памяти. [627] 627 Cм. выше, с. 261–262; см. также G.B. and H.T., p. 192–193. Диксон вносит некоторые изменения: один из его собеседников, а именно Меркурий (Гермес), остается тем же; остальные — Тамус, Тевтат и Сократ.

Диксон имеет в виду фрагмент из платоновского "Федра", упоминавшийся нами в одной из предыдущих глав, [628] 628 См. выше, c. 56. в котором Сократ рассказывает о беседе владыки египтян Тамуса с мудрым Тевтатом. Тамус говорит о том, что изобретение письма не укрепляет память, а разрушает ее, поскольку египтяне будут доверяться "внешним отпечаткам, которые не есть часть их самих", это лишит их желания использовать свою собственную память. Этот аргумент буквально воспроизводится Диксоном в беседе его Тамуса с Тевтатом.

Меркурий в диалоге Диксона представляет характер, отличный от его Тевтата; и это поначалу кажется странным, поскольку обычно Меркурий (или Гермес Трисмегист) отождествляется с Тотом-Гермесом, изобретателем букв. Однако Диксон тут следует за Бруно, говоря о Меркурии как об изобретателе, но не букв, а "внутреннего письма" искусства памяти. Поэтому Меркурий обозначает внутреннюю мудрость, о которой Тамус говорит, что египтяне утратили ее с изобретением письменности. Для Диксона, как и для Бруно, Меркурий Трисмегист является покровителем герметической или оккультной памяти.

В Федре о реакции Тамуса на изобретение букв рассказывает Сократ. Но в Диалоге Диксона Сократ превращается в квохчущего педанта, поверхностную личность, не способную постичь египетской мудрости герметического искусства памяти. Высказывалось предположение, [629] 629 Durken, article cit., p. 184, 185. и, я думаю, верное, что этот поверхностный и педантичный грек представляет сатиру, направленную на Рамуса. Это соотносимо и с prisca theologia рамистов, в которой Рамус предстает как человек, возрождающий подлинную диалектику Сократа. [630] 630 См. выше, с. 305–307. Сократ-Рамус Диксона — это учитель поверхностного и неподлинного метода, в то время как Меркурий представляет более древнюю и более глубокую мудрость египтян, заключенную во "внутреннем письме" оккультной памяти.

Когда выяснено происхождение и значение собеседников, диалог, вложенный Диксоном в их уста, становится понятным, по крайней мере, внутри их собственных, особых терминов референции.

Меркурий говорит, что видит перед собой множество животных. Тамус возражает, что это не животные, а люди, но Меркурий настаивает, что люди эти — животные в человеческом обличье, поскольку истинной формой человека является ум ( mens ), а люди, отрицая свою истинную форму, принимают формы животных и попадают под "гнет материи (vindices materiae). Тамус спрашивает у него, что он понимает под гнетом материи, на что Меркурий отвечает:

Это двенадцать, изгнанные десятью. [631] 631 De umbra rationis, p. 5.

Здесь Диксон отсылает нас к трактату XIII века Corpus Hermeticum , где описывается герметический опыт перерождения, в котором душа избавляется от власти материального — двенадцати "гнетов", или пороков, и наполняется десятью силами, или добродетелями. [632] 632 Corpus Hermeticum, ed. Nock-Festigiиre, II, p. 200–209; cf. G.B. and H.T., p. 281–231. Это опыт восхождения сквозь сферы, в котором душа сбрасывает с себя тяжелые материальные воздействия, получаемые от двенадцати знаков зодиака ("Двенадцать") и восходит к чистым формам звезд не оскверненная влияниями материального, где наполняется силами или добродетелями ("десять") и поет гимн перерождению. Именно это имеет в виду Меркурий в диалоге Диксона, когда говорит, что погруженные в материю и в звероподобные формы "двенадцать" должны быть изгнаны "десятью", когда душа наполняется божественными энергиями в герметическом опыте перерождения.

Тамус начинает говорит о Тевтате как о животном, против чего тот горячо протестует. "Ты клевещешь на меня, Тамус … знание букв, математики, разве это дело животных?". На что Тамус отвечает, почти слово в слово повторяя Платона, что когда он был в большом городе, носящем имя египетских Фив, люди записывали знание в своих душах, но Тевтат оказал плохую услугу их памяти тем, что изобрел буквы. Это ввергло людей в пустословие и вражду и сделало человека немногим лучше животного. [633] 633 De umbra rationis, p. 6–8. Указание на звероподобные формы людей, не переродившихся в герметическом опыте, восходит, вероятно, к бруновской "Цирцее"; магию "Цирцеи" можно истолковывать как нравственно полезную в том отношении, что она делает явными бестиарные характеры людей (см. G.B. and H.T., p. 202).