Виктор Мануйлов - Иду на вы!

Их окружили.

– Кто такие? – спросил на булгарском наречии могучий воин с короткой русой бородкой и усами, грудь которого распирала блестящую кольчугу.

– Посол могущественного каганбека Хазарского к кагану урусов коназу Святославу! – ответил сотник и показал витой плетью себе за спину.

Круг хорезмийцев разомкнулся, и ибн Эфраил выехал вперед. На груди его блеснула в лучах заходящего солнца золотая шестиугольная звезда, висящая на массивной золотой же цепи. В центре этой звезды изображен храм, воздвигнутый в незапамятные времена царем Соломоном в древнем Ершалаиме богу Израиля Иегуде и разрушенный римлянами.

– Я, Эфраил, сын Манасии, посол каганбека Хазарского, – произнес ибн Эфраил по-русски, – послан моим господином и повелителем, – да простирается вечно над ним десница Всевышнего! – для встречи и переговоров с вашим каганом и повелителем, – да будут благочестивыми его помыслы и поступки! Проводите меня к вашему господину и повелителю!

Князь Святослав сидел возле костра и объедал мясо с бараньей ноги, срезая его ножом. Рядом с ним сидели два купца, недавно еще бродившие по итильскому базару.

– Булгары, что идут по левому берегу, схватили нас и не отпускали, – говорил тот, что постарше. – Но мы ночью сумели бежать. Поэтому и пришли к тебе, княже, на день позже, чем собирались.

– Что в Итиле? – спросил Святослав, вытерев жирные руки травой.

– В Итиле все тихо, княже. Тебя никто не ждет. Но так было три дня назад. В городе войск мало. Гвардия хорезмийских наемников – тысяч двенадцать. Еще есть отряды иудейских князей – примерно столько же. Есть ополчение из ремесленников и прочего люда – тысяч двадцать-тридцать. Среди них много хорезмийцев. В них не только мужи служат, но и жены. Итиль состоит из двух частей: Козарана и Саркела. Козаран укреплен слабо. Там почти нет войска. Одна лишь стража. Много рабов, чужеземных купцов и ремесленников. Эти, если их заставят, усердно сражаться за царя Козарского не станут. Поблизости кочуют несколько племен печенежских, да между Яиком и Итилем кочуют вольные кипчаки, которые могут придти на помощь, если им посулят хорошую плату. Но сейчас они далеко и вряд ли успеют. Каганбек может собрать тысяч сорок-пятьдесят, не больше, но настоящих воинов среди них мало. Саркел имеет высокие каменные стены и башни, его так просто не возьмешь. В самом городе войск нет. Наемники-хорезмийцы живут под его стенами, внутрь их не пускают. Но это хорошие воины, само войско их правильно организовано и обучено арабскому строю. Они хороши в нападении, но выдерживать долгую сечу с сильным противником не способны. Драться их заставляют не только большое жалование золотом и серебром, получаемое от каганбека, но и страх смерти в том случае, если они отступят или проиграют сечу. До сих пор они не проигрывали.

Купец замолчал, ожидая решения князя.

С реки тянуло прохладой, затихающим гомоном птичьего царства. Плескалась в песчаный берег, усеянный ракушками, итильская волна.

Со стороны передовых постов послышался топот копыт и громкие крики, предупреждающие о том, что скачет вестник с важным сообщением для князя. Топот оборвался вблизи, затем в свете костра показался воин в червленом плаще. Подойдя к князю и отвесив ему поклон, вестник сообщил о посольстве из Итиля.

– Большое посольство? – спросил Святослав.

– Пятьдесят всадников.

– Хорошо. Путята! – позвал Святослав одного из своих тысяцких, в чьем ведении было устройство лагеря, его охрана и наблюдение за порядком. – Поди встреть посла и его охрану, устрой их на ночь возле самой воды, накорми, отдели кострами от остального лагеря, никого за костры не выпускай. Послу скажи, что князь примет его завтра утром, а пока пусть отдыхает. – И, повернувшись к купцам:

– Так, говорите, не ждут?

– Не ждут, княже.

Другой, помоложе, напомнил:

– Не ждали, пока мы там были. А что сейчас, ведают лишь боги.

На судах и на берегу затихал воинский стан. Теплились в ночи костры. Перекликалась стража. Небо полнилось сверкающими звездами, мерцал Млечный путь, по которому когда-то прошла кобылица, потерявшая жеребенка, и молоко текло из ее переполненного вымени. Теперь по нему путешествовали на золотых колесницах боги из одного края света в другой; из-под копыт их коней и колес их колесниц срывались вниз звезды и, прочертив в темном небе светящийся след, безропотно угасали.

Князю Святославу, спавшему возле потухшего костра на войлочной попоне, подложив под голову седло, казалось, что он только что уснул, как вдруг хрипло прозвучала труба, будя спящих воинов. Ей откликнулись другие, и звук их покатился вверх по течению, постепенно замирая. Святослав откинул медвежью полсть, встал на ноги, потянулся, пошел к реке, на ходу стаскивая через голову рубаху. За ним следовали отрок с рушником и слуга-брадобрей.

Было свежо и безветренно. Над рекой клубился серый туман. И не только над рекой, но и над лагерем. Из этого тумана торчали мачты ладей и ошив, слышался глухой гомон пробуждения. Сонно плескала в песчаный берег волна, скрипел под ногами мокрый песок, хрустели ракушки. В темной мутноватой воде вершилась странная и непонятная жизнь: раздавались то сильные, то слабые всплески, что-то утробно взмыкивало, после чего рождался протяжный вздох: не иначе водяные и русалки продолжали свои ночные гульбища.

«Упаси меня Хорс и Дажьбог от нечисти, злых чар и наговоров», – произнес мысленно Святослав и стал умываться, плеща горстями воду на лицо, грудь и плечи, с любопытством и тревогой вглядываясь в текущую воду: вдруг оттуда высунется рука или клешня, или чье-то рыло и – да помилуют боги! – схватит и утащит в глубину. Сказывают, однако, что не все становятся утопленниками, иные возвращаются назад с богатыми дарами: знать, продали душу нечистой силе, чем-то угодили ей. Но таких Святослав не встречал. Врут, поди.

А Солнце все еще медлило за кромкой земли, щупая темное небо тонкими перстами багровых облаков. Гасли одна за другой звезды, лишь утренняя звезда бога Хорса, указывающая путь светилу, искрилась, радуясь новому дню.

Святослав умылся, отрок подал ему холщевый рушник. Рядом уже стоял слуга-брадобрей с острым ножом и корчажкой с гусиным жиром. Святослав уселся на стул-складень, подставил свою голову брадобрею.

Подошел тысяцкий Путята, стал докладывать о происшествиях в лагере за ночь и донесениях дозорных.

– В полку левой руки подрались двое муромчан с северянами из-за подковы, один северянин ранен ножом. Велел бить кнутом поножовщика и взыскать с него пять дирхемов в пользу раненого. С остальных по два дирхема в пользу казны. С головного дозора притек вестник: за небольшой речушкой, что впадает в Итиль, собирается войско. Всю ночь шумели, жгли костры, стучали топорами, через реку устраивали заплот, чтобы лодьи не могли пройти. Забивают в берег колья. Отсюда будет верст десять. На закат солнца видели конных. Кто такие, неведомо. Посол до полуночи требовал, чтобы ты принял его, еле успокоили. Сейчас опять требует того же. А больше ничего не случилось.