Алексей Полянский - Ежов (История железного сталинского наркома)

В октябре 1938 года, когда Берия уже активно "давил" Ежова в НКВД, а Маленков развернул против него кампанию и в партии, Ежову представили материалы о подрывной и шпионской деятельности Жуковского. Это были показания уже арестованных чекистов, сослуживцев Семена Борисовича, донесения секретных сотрудников и прочее. Ежов даже не стал в них внимательно вчитываться. Он понял, что у него нет другого выхода, как дать санкцию на арест своего заместителя.

Родосу почему-то хотелось, чтобы Ежов завербовал Жуковского в 1932 году, будучи уже тогда матерым немецким шпионом. Но они не были знакомы в это время, что можно доказать документально. И тогда Ежову пришла в голову мысль, что Жуковский умышленно дает такие показания, полагая, что у следователей нет желания и времени копаться в цековских и внешторговских бумагах, из которых видно, что в 1932 году тогдашний заместитель торгпреда в Германии не был в Москве, а Ежов выезжал в Берлин. Надо поддержать эту линию, подтвердить показания Жуковского, придумать себе липовое шпионское прошлое, называть несуществующих людей, говорить о событиях, которые легко проверить, чтобы убедиться, что ни по времени, ни по участию в них указанных лиц они не могли происходить. Тогда все обвинения против него рассыплются, как карточный домик.

Как только Ежов сел на табурет, Родос зло посмотрел на него и сказал:

- Если вы намерены снова врать и издеваться над следствием, то не будем тратить время. Я лучше отправлю вас на недельку в карцер, подумать.

Ежов уже продумал начало своего диалога со следователем и быстро стал говорить:

- Признаюсь, что по шпионской работе в пользу Германии я был связан с Жуковским с 1932 года. То, что это обстоятельство я пытался скрыть от следствия, объясняется только моим малодушием, которое я проявил в начале следствия, попытался приуменьшить свою личную вину, и так как шпионская связь с Жуковским вскрыла мою более раннюю связь с германской разведкой, мне на первом допросе трудно было говорить.

Родос с некоторым облегчением вздохнул и, окинув Ежова холодным презрительным взглядом, сквозь зубы процедил:

- Когда вы стали германским шпионом?

- Я завербован в 1930 году. В Германии, в городе Кенигсберге.

- Как вы туда попали?

- Меня посылали в Германию от Наркомзема. За мною в Германии ухаживали, оказывали всяческое внимание. Наиболее предупредительным вниманием я пользовался у видного чиновника министерства хозяйства Германии Артнау. Будучи приглашен в его имение близ Кенигсберга, проводил время довольно весело, изрядно нагружаясь спиртными напитками. В Кенигсберге Артнау часто платил за меня деньги в ресторанах. Я против этого не протестовал. Все эти обстоятельства уже тогда меня сблизили с Артнау и я часто не стесняясь выбалтывал ему всякого рода секреты о положении в Советском Союзе. Иногда, подвыпивши, бывал еще более откровенным с Артнау и давал ему понять, что я лично не во всем согласен с линией партии и существующим партийным руководством. Дело дошло до того, что в одном из разговоров я прямо обещал Артнау обсудить ряд вопросов в правительстве СССР по закупке скота и сельскохозяйственных машин, в решении которых была крайне заинтересована Германия и Артнау.

- А как немецкая разведка завербовала Жуковского? Вербовка осуществлялась через вас?

- Шпионскую связь с Жуковским я установил в 1932 году при следующих обстоятельствах: Жуковский тогда работал в качестве заместителя торгпреда СССР в Германии. Я в то время был заведующим Распредотдела ЦК ВКП(б). Как-то, находясь в Москве, Жуковский обратился ко мне с просьбой принять его для переговоров. До этого я с Жуковским знаком не был и впервые увидел его у себя в кабинете в ЦК. Меня удивило, что Жуковский начал мне докладывать о положении в берлинском торгпредстве СССР по вопросам, к которым я никакого отношения не имел. Я понял, что основная причина посещения меня Жуковским, очевидно, заключается не в том, чтобы посвятить меня в состояние дел советского торгпредства в Берлине, а в чем-то другом, о чем он предпочитает пока молчать и ожидает моей инициативы. Незадолго до приезда Жуковского в Москву в бюро загранячеек, которое тогда входило в состав Распредотдела ЦК ВКП(б) и было подчинено мне, поступили материалы, характеризующие Жуковского крайне отрицательно. Из этих материалов было видно, что Жуковский провел ряд торговых операций, которые были убыточными для Наркомвнешторга. Из этих материалов было также видно, что Жуковский в Берлине путался с троцкистами и выступал в их защиту даже на официальных партийных собраниях советской колонии. На этом основании партийная организация советской колонии настаивала на отзыве Жуковского из Берлина. Зная, что эти материалы должны поступить ко мне, Жуковский, видимо, и ожидал, что я первый начну с ним разговор по поводу его дальнейшей работы за границей. После того как Жуковский закончил свою информацию, я напомнил ему о промахах в его работе. Жуковский дал мне свои объяснения и в конце беседы спросил мое мнение о том, может ли он продолжать свою работу в советском торгпредстве или будет отозван в Москву. Я от ответа уклонился, обещал ему разобраться в материалах и результаты сообщить. В то же время у меня возникло решение передать все компрометирующие Жуковского материалы в Берлин, чтобы их мог использовать Артнау и завербовать Жуковского для сотрудничества с германской разведкой. Я считал Жуковского своим человеком, и любое мое поручение по линии немецкой разведки он беспрекословно выполнял. Жуковский имел необходимые условия свободного доступа ко всем материалам КПК, и он ими пользовался, когда германская разведка требовала от него материалы по тому или иному вопросу. В НКВД я ему создал такие условия, что он для шпионских целей мог пользоваться информацией через секретариат НКВД по любым вопросам62.

25 июня 1939 года

На этот раз Родос начал допрос не с вопросов. Он вытащил из папки какой-то документ и сказал:

- Подследственный Ежов, сейчас я ознакомлю вас с показаниями подследственного Жуковского, данными им в ходе следствия 31 мая этого года и собственноручно им подписанными.

"В состав отдела по распоряжению Ежова были переданы некоторые отделения, в том числе специальная химическая лаборатория на Мещанской улице. До перехода в состав 12-го оперативно-технического отдела НКВД, руководителями этой лаборатории были сотрудники НКВД Серебровский и Сырин. Когда я возглавил этот отдел, начальником лаборатории был назначен мною инженер-химик Осинкин.

По заданию заместителя наркома внутренних дел комкора Фриновского задачей лаборатории должно было быть: изучение средств диверсионной работы, снотворных средств, ядов и методов тайнописи для целей оперативной работы. По распоряжению Фриновского был также установлен порядок пользования указанными средствами для оперативной работы. Оперативный отдел, который желал для своих целей получить, например, снотворное средство, мог его получить только с санкции наркома или заместителя наркома - начальника ГУГБ. Этим отменялся существующий порядок, по которому средствами лаборатории могли пользоваться по усмотрению начальника лаборатории. При передаче лаборатории в ведение 12-го отдела выяснилось, что в ее составе было всего два научных работника, оба беспартийных, и что никакой серьезной разработки средств для оперативной работы не велось. В связи с этим при помощи аппарата ЦК ВКП(б) были получены три научных работника - инженер Осинкин и доктор Майрановский, оба члены партии, и еще один комсомолец, фамилию его не помню. Кроме того, для работы в лаборатории были использованы заключенные профессор Либерман по зажигательным средствам и инженер Горский по отравляющим веществам.