Алексей Полянский - Ежов (История железного сталинского наркома)

Ежов молча покачал головой. Он понимал, что Берия для виду может санкционировать доследование. А это - продолжение мучений.

- Значит, тебя никто не бил, просто ты не хочешь признаваться, ведешь себя как настоящий враг. Даже такие махровые троцкисты, как Радек и Раковский, после долгого вранья все-таки признались во всем, разоружились перед партией и народом. Их строго наказали, но жизнь сохранили. У них, гнилых интеллигентов, хватило на это мужества. А ты, рабочий парень, комиссар Красной Армии, который прошел огонь и воду, ведешь себя как последний трус.

- Можете обещать, что мои родственники не будут репрессированы? Они ни в чем не виноваты. И пусть дочка останется у сестры моей бывшей жены, там ей будет хорошо.

- Во всем этом можешь не сомневаться.

Берия подошел к Ежову, положил ему на плечо свою тяжелую руку, налил полстакана водки.

- Выпей и иди. Завтра ты должен вести себя достойно. И не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если сознаешься и все честно расскажешь, тебе будет сохранена жизнь.

Ежов не поверил ни одному слову Берия. Этот циничный и беспринципный человек никогда не говорил правды, а тем более в такой ситуации. Ежов понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно и жить ему осталось от силы два дня. Но где-то в душе он был даже благодарен Берия, что тот напоследок дал ему водки, позволил хоть ненадолго уйти от страшных мыслей. И на фронте, и в Казахстане, где хозяйничали банды, он часто думал, что его могут убить. Он всегда боялся смерти, но она никогда не была так близко, как теперь.

Но в отношении родственников Ежова Берия выполнил свои обещания - ни один из них не был репрессирован.

3 февраля 1940 года. Финал

Все было сделано для того, чтобы Ежов "исчез". Наркомат водного транспорта был разделен на два: морского и речного транспорта. Соответственно было назначено два новых наркома, а бывший словно в воду канул.

Аккуратность, с которой убирали Ежова, была связана с тем, что Сталин опасался вызвать слишком широкий общественный интерес к вопросам деятельности НКВД и его руководителей. Все было проделано без обычных шумных кампаний и отрепетированных процессов. Гласное осуждение Ежова и методов работы карательных органов могло поставить под сомнение всю "большую чистку", а этого Сталин как раз и не хотел*.

Судили Ежова в Военной коллегии Верховного суда Союза ССР на ее закрытом заседании в составе: председательствующий - армвоенюрист В.В. Ульрих, члены - бригвоенюристы Ф.А. Климин и А.Г. Суслин, секретарь военный юрист второго ранга Н.В. Козлов.

Ежов взглянул на сидевшего за столом Ульриха, вынесшего до этого не один десяток смертных приговоров старым большевикам и занимавшегося этим отчасти в тесном сотрудничестве с Ежовым. За год после их последней встречи он ничуть не изменился, такой же грузный, медлительный. На лице у него выражение полного безразличия и презрения. А как он раньше заискивал перед Ежовым! Считал за честь встречаться с ним, на дачу к нему приезжал непременно с большим букетом цветов, коньяком и набором шоколадных конфет. Кто бы мог подумать тогда, что именно этот человек поставит последнюю точку в его биографии, Николая Ивановича.

Ульрих, даже не взглянув на Ежова, спросил, признает ли он себя виновным. Ежов ответил, что признается во всем, кроме шпионажа и террора. Он может "признать себя виновным в менее тяжких преступлениях, но не в тех, которые ему сформулированы настоящим обвинительным заключением..."*.

Председательствующий был вынужден констатировать этот отказ.

Такой ответ Ежова вызвал недоумение. Неужели десять месяцев следствия его не сломили? Сломили, конечно. За это время его прилично "обработали" бывшие подчиненные и выбили нужные показания. Ежов, как он сам сказал, "по своей натуре никогда не мог выносить над собой насилия", поэтому и признался во всех обвинениях.

Предыдущий отказ от своих показаний он объяснил тем, что "хотел снова оттянуть дело и получить каким-либо путем свидание с кем-либо из лиц Политбюро... и рассказать ему всю правду"*.

Что же хотел довести "железный нарком" до сведения Политбюро? Может быть, еще какие-то преступления НКВД, которые он совершил лично, без санкции Хозяина? Вряд ли. В "перевыполнении плана" Ежов вряд ли бы когда раскаялся. Он не сомневался в правильности установки на "полное" выявление и разоблачение врагов. Просто он, по всей видимости, считал, что ему отомстили неразоблаченные враги народа в ЦК и в НКВД за то, что он беспощадно уничтожал их сообщников. Их имена он, наверно, и хотел сообщить Политбюро.

Подсудимому Ежову предоставили последнее слово перед вынесением Военной коллегией приговора по его делу.

"Я долго думал, как пойду на суд, как буду вести себя на суде, и пришел к убеждению, что единственная возможность и зацепка за жизнь - это рассказать все правдиво и по-честному. Вчера еще в беседе со мной Берия сказал: "Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена".

После этого разговора с Берия я решил: лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения. Я в течение 25 лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен...

Косиор у меня никогда в кабинете не был и с ним также по шпионажу я связи не имел. Эту версию я тоже выдумал. На доктора Тайц я дал показания просто потому, что он уже покойник и ничего нельзя будет проверить. Тайц я знал просто потому, что, обращаясь иногда в Санупр, к телефону подходил доктор Тайц, называл свою фамилию. Эту фамилию на предварительном следствии я вспомнил и просто надумал о нем показания.

На предварительном следствии следователь предложил мне дать показания о якобы моем сочувствии в свое время "рабочей оппозиции". Да, "рабочей оппозиции" в свое время я сочувствовал и об этом никогда не скрывал, но в самой оппозиции я участия не принимал и к ним не примыкал. Когда вышли тезисы Ленина "О рабочей оппозиции", я, ознакомившись с тезисами, понял обман оппозиции и с тех пор я был честным ленинцем.

Со Шляпниковым я встретился впервые в 1922 году, когда приезжал к нему на хлебозаготовки. После же я Шляпникова76 никогда не встречал.

О моей вражде к Пятакову я уже сообщал следствию. В 1931 году Марьясин пытался нас помирить, но я от этого отказался.

В 1933-1934 годах, когда Пятаков ездил за границу, он передал там Седову статью для напечатания в "Соцвестнике". В этой статье было очень много вылито грязи на меня и на других лиц. О том, что эта статья была передана именно Пятаковым, установил я сам.