Марк Алданов - Полковник Пикар и дело Дрейфуса

Ревностный антидрейфусар капитан Кюнье, состоявший при военном министре Кавеньяке, получил предписание привести в порядок секретные документы по делу Дрейфуса. Разбирая их вечером при свете лампы, капитан обратил внимание на странную особенность письма Паниццарди к Шварцкоппену (оно было, повторяю, написано на бумаге в клеточках): ему показалось, что клеточки верхней части листа ни по размеру, ни по цвету ободков не тождественны с клеточками нижней. Капитан Кюнье доложил об этом своему непосредственному начальнику, такому же антидрейфусару, как он сам. Они были поражены: уж очень значительно и грозно было это открытие. Они немедленно отправились к военному министру (отсюда, кстати сказать, достаточно ясно, как неправы были дрейфусары, обвинявшие скопом чуть не все военное ведомство в действиях незаконных и пристрастных). Кавеньяк рассмотрел письмо: да, сомнений быть не могло, оно склеено из двух листков — это подлог!

Военный министр вызвал подполковника Анри для объяснений. К сожалению, я не могу привести протокол допроса, продолжавшегося около двух часов, — это документ поразительный. По-видимому, железные нервы Анри ему изменили. Его сокрушила неотразимая улика: все дело рухнуло из-за ничтожной оплошности, из-за каких-то клеточек, из-за того, что, склеивая листки, он не удостоверился в тождественности ободков! Герой Достоевского потерял самообладание. «Вы подделали все письмо!» — говорил под конец с бешенством военный министр. «Нет, не все...» — «Что было в настоящем письме? Только обращение «дорогой друг»?» — «Вот как было... В письме было несколько слов...» — «Каких несколько слов?» — «О другом... Они не имели отношения к делу...» — «Так вот что: вы получили в конверте письмо незначительного содержания, вы его уничтожили и сфабриковали свое?» — «Да...»

Вечером агентство Гавас разослало газетам следующее сообщение:

«Сегодня в кабинете военного министра подполковник Анри был уличен и сознался в том, что сам составил то письмо, в котором названо имя Дрейфуса. Военный министр приказал немедленно арестовать подполковника Анри и отправить его в крепость Мон-Валериан».

На следующий день сторож, с обедом на подносе, вошел в камеру подполковника. На столе камеры стояла наполовину опорожненная бутылка рома, рядом с ней было брошено бессвязное письмо. На полу в луже крови валялась бритва. На постели лежал глава французской разведки. Подполковник Анри был мертв. Он перерезал себе горло.

Этот человек унес с собой немало тайн. Но главной из них был он сам.

Волнение, вызванное этим событием, именно «не поддается описанию». Самоубийство панамистаРейнака, самоубийство Анри, самоубийство Ставиского — вот совершенно разные, но почти одинаково мрачные даты в новейшей политической истории Франции. Во всех трех случаях публика в самоубийство не верила, — «конечно, их убили!..» Нет людей легковернее принципиальных скептиков. В действительности не может быть сомнения, что Анри (так же, как Рейнак и Ставиский) покончил с собой. Вскоре после его кончины начался процесс Жоржа Пикара. Он потребовал слова и сказал:

«Я сегодня буду отведен в военную тюрьму Шерш-Миди. Вероятно, это для меня последний случай сделать публичное заявление. Я хочу, чтобы все знали следующее: если завтра в моей камере найдут веревку Лемерсье-Пикара или бритву Анри, то это будет убийство. Ибо люди, подобные мне, с собой не кончают...»

«Невозможно передать впечатление, — говорит очевидец, — произведенное этими словами. Перед слушателями встал призрак государственных преступлений, убийств, совершенных во мраке тюремных казематов, мрачных трагедий подземелья, смерти Пишегрю, предписанных самоубийств Лемерсье-Пикара и Анри. Публика замерла...»

Цель была достигнута. «Мы все в день смерти подполковника Анри стали сторонниками пересмотра дела Дрейфуса», — писал один правый политический деятель.

С самоубийством подполковника Анри в деле Дрейфуса кончился роман-фельетон. Это не значит, что в дальнейшем не было драматических сцен и событий. После назначения пересмотра дела невинно осужденный капитан, снова в мундире и при шпаге, вернулся во Францию — и с изумлением узнал, что судьба его стала мировым событием: единственный человек, который четыре года ничего не знал и не слышал о «деле Дрейфуса», был сам Альфред Дрейфус: ему на Чертовом острове газет не давали, а в письмах об этом писать запрещалось. В течение долгих часов Лабори и Деманж рассказывали своему подзащитному историю его дела.

Драматический характер имел и реннский процесс, — опять были разные сенсации, в том числе одна в новом роде: покушение на жизнь Лабори {5} 5 Через много лет после того, при перенесении тела Золя в Пантеон, было произведено покушение и на самого Дрейфуса. Его легко ранил двумя выстрелами Грегори. . Но все это уже не было первым спектаклем: дело Золя, показания Жоржа Пикара, раскрытие подлога Анри почти целиком раскрыли сложную фабулу романа, каким, по воле рока, стала судьба одного французского офицера. Теперь роман шел к развязке сам собой, захватывая все большее число людей. Нарастая с тревожной магией и с магической тревогой.

Отставной полковник Пикар не играл большой роли ни в реннском процессе, ни в заключительных главах дела Дрейфуса, — поэтому незачем о них рассказывать: они достаточно известны. Что делал Пикар в 1898—1906 годах, я вдобавок и не знаю. Была у него еще, все из-за таких же счетов, дуэль с помощником начальника генерального штаба генералом Гонзом. Гонз выстрелил и промахнулся, Пикар отказался стрелять, на этом поединок кончился. Затем снова появилось имя Пикара сразу во всех газетах в самый последний день исторического дела.

Правда восторжествовала, — надо же иногда торжествовать и правде. Настоящий happyend пришел, впрочем, нескоро: через несколько лет. 12 июля 1906 года соединенное присутствие всех камер кассационного суда единогласно признало Альфреда Дрейфуса жертвой тяжкой судебной ошибки. Торжественно и важно звучала длиннейшая мотивировка решения, — нелегко поддается переводу старинный юридический язык французов. «...И поелику после всего указанного ничего не остается от обвинения против Дрейфуса... то объявляется, что по ошибке и без вины был ему вынесен обвинительный приговор...»

На следующий день палата депутатов, большинством 442 голоса против 32, приняла особый закон, в силу которого Альфред Дрейфус был вновь зачислен во французскую армию с производством в начальники эскадрона и с пожалованием ему ордена Почетного легиона. Одновременно другим законом был возвращен на службу и произведен в генералы Жорж Пикар.

Церемония награждения Альфреда Дрейфуса орденом Почетного легиона по распоряжению правительства должна была происходить на том самом дворе военной школы, где двенадцать лет тому назад сорвали погоны с осужденного капитана. Но это место будило и Дрейфусе слишком ужасные воспоминания — по его просьбе церемония была совершена в другом помещении школы. Она носила чисто военный характер. Генерал Гиллен перед отрядом солдат прикоснулся шпагой к плечу Дрейфуса. «Майор Дрейфус, именем президента республики, объявляю вас кавалером Почетного легиона». Затем, обняв его, генерал добавил: «Мне было особенно приятно выполнить это поручение:вы когда-то служили в моей дивизии». Публики было немного, по сравнению с огромной толпой, когда-то собравшейся поглядеть на церемонию разжалования. Однако не надо истолковывать это слитком мрачно. Дело Дрейфуса просто всем надоело. Настроение во Франции переменилось, ненависть к дрейфусарам чрезвычайно ослабела, в них перестали видеть врагов армии и национального знамени. «Заблуждения, — говорит де Местр, — подобны фальшивой монете: изготовляют их преступники, но распространяют и самые честные люди...»