Марина Могильнер - Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

Но затишье было недолгим. Январское восстание 1863 года, резко усилившее враждебность к католицизму в России, повлекло за собой ревизию достигнутого компромисса. Противники католицизма считали, что прекращение преследований «латинизантов» в конце 1850-х годов произошло «по проискам католической пропаганды». С наиболее примечательным проектом выступил в 1865 году гродненский губернатор И. Н. Скворцов. Он предложил возобновить и расширить работу комиссий по «разбору» паствы. Скворцов подчеркивал, что католическое духовенство деморализовано, а «крестьяне, проникнутые чувством благодарности к Правительству… без упорства могут возвратиться в прародительскую веру». По оценке губернатора, «наибольшее число лиц, остающихся неправильно в католицизме, происходит от смешанных браков», то есть браков католиков с православными или бывшими униатами, и на них-то следовало сосредоточить усилия [515].

Проблема смешанных браков в начале и середине 1860-х годов интенсивно обсуждалась в высшей бюрократии. Ряд ее представителей, ссылаясь на принцип религиозной терпимости, выступал за пересмотр закона 1832 года, который требовал всех детей от брака православного (православной) с лицом другого христианского исповедания крестить в православии. В марте 1865 года министру внутренних дел П. А. Валуеву, несмотря на сопротивление Синода, удалось провести закон, значительно смягчавший упомянутое требование применительно к православно-лютеранским бракам в Остзейском крае. В Западном крае, где среди смешанных браков преобладали браки между православными (в большинстве бывшими униатами) и католиками, речь о подобном послаблении не заходила, ибо после 1863 года власти все больше опасались православнокатолических союзов. Впрочем, как отмечает Верт, страх «совращения» в католицизм внутри семьи уживался с ранее сложившимся оптимистическим воззрением властей на смешанный брак как инструмент обрусения [516]. Разумеется, те, кто разделял эту надежду, были наиболее склонны к ужесточению правовых норм, обязывающих супругов в смешанном браке воспитывать детей в православии. План губернатора Скворцова показателен для данной тенденции. Не желая поощрять появление новых биконфессиональных семей, он предлагал выявить по возможности больше браков, уже давно состоявшихся, которым можно было бы приписать статус смешанных (вопреки убеждению супругов, что они принадлежат к одной католической вере), и подвести всех детей в таких семьях под категорию «долженствующих исповедовать православие» [517].

Предложенные Скворцовым комиссии из духовенства так и не были учреждены [518], но вместо них на поприще восстановления «исторической справедливости» отличились светские служащие — мировые посредники, исправники и др. Больше всего «латинизантов» явочным порядком перечислили в православие в Волковыском уезде Гродненской губернии — более 10 тыс. к 1867 году (о последствиях см. ниже) [519]. Какой бы крючкотворской ни была подобная процедура «перерегистрации» спорной паствы, она виделась Муравьеву более легитимной, чем меры воинствующих миссионеров [520]. Так, в ноябре 1864 года судебному следователю в Речицком уезде (Минская губерния) удалось склонить более 230 крестьян к принятию православия, предъявив им старые метрические книги униатского прихода. Муравьеву, который немедленно распорядился о переделке местного костела в православную церковь, было отправлено благодарственное письмо от имени крестьян:

[Из метрических книг мы] вычитали, что не только предки наши, но даже некоторые из нас были крещены униатским священником… Тогда как бы чешуя спала с наших глаз, тогда мы поняли, что ксендзы морочили нас… [521]

Тропы прозрения , вообще типичные для нарратива религиозного обращения [522], встраиваются здесь в конвенциональную логику бюрократической аргументации («вычитали»). Крестьяне (будто бы) обрели откровение в юридическом документе, подтверждавшем, что их предки принадлежали к униатству — между тем как само отождествление униатства с православием было в данном случае условной формулой того же бюрократического дискурса. Хотя Муравьев был достаточно осторожен, чтобы не обольщаться насчет авторства риторики крестьянского письма, представление о восприимчивости крестьян к позитивным доводам власти стоило и ему нескольких опрометчивых распоряжений о закрытии католических церквей [523].

После замены Муравьева К. П. Кауфманом в апреле 1865 года местные энтузиасты противоборства с католичеством все чаще выступали с позиции воинствующего прозелитизма. С их точки зрения, «упорствующими» были все без исключения католики, проживавшие в «исконно русской» земле, даже если факт принадлежности к этой церкви в нескольких поколениях мог быть формально доказан. У самого Кауфмана не было обдуманной программы на этот счет, но его агрессивная риторика по адресу дворянства «польского происхождения» и католического духовенства, требования немедленно «стать русскими от головы до пяток» [524]были восприняты чиновниками как ободряющий сигнал.

В ноябре 1865 года на стол Кауфману лег примечательный документ — рапорт исправника Могилевского уезда Сукрухо губернатору А. П. Беклемишеву. Сукрухо был известным в Могилевской губернии ревнителем православия. В рапорте от 7 октября он докладывал о том, как он сам и его помощник стараются инспирировать в среде мелкой шляхты движение в православие. Дело это началось было хорошо, но вскоре натолкнулось на серьезное препятствие:

Во многих местах шляхта единогласно возражала, что если бы было поменьше костелов и в особенности ксендзов, они не задумываясь исполнили бы желание Правительства, боятся только одного, что ксендзы их проклянут и вообще им не будет от них житья.

Развитие событий подтверждало зловредность ксендзов: в одном селении они уже пригрозили, что «всякого того, кто перейдет в Православие, они и Папа проклянут со всем семейством» [525].

Губернатор Беклемишев не решился утвердить своей властью предложенный исправником план действий. Его колебания были типичны для администратора, поставленного перед нелегкой задачей — согласовать проверенные временем методы управления имперской окраиной с энтузиазмом националистически настроенного низового чиновничества. Губернатор не мог умолчать и о том, что, кроме исправников, в «обратители» подались и служащие жандармского корпуса, чьи действия не подлежали прямому губернаторскому контролю:

…Усердие жандармских чинов, не только унтер-офицеров, но даже и некоторых начальников [уездных] управлений, в обращении в православие католиков выражается иногда в весьма неловкой форме… [526]