Марина Могильнер - Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

Получивший к тому моменту еще несколько аналогичных донесений Кауфман разделял тревоги Беклемишева. Он наложил следующую резолюцию на письме из Могилева:

Относительно разговоров и убеждений к переходу в православие шляхты исправником, помощниками его и жандармами, просить губер[натора]: внушить им не проповедовать именем Правительства, которое отнюдь не должно быть вмешиваемо в разговоры о религии. Те из шляхты, которые приняли православие, должны быть предметом особой заботливости гражданской власти, и если можно им предоставить какие-либо земельные или другие выгоды…, то я буду ожидать особого о том представления; но ни в каком случае оно не должно иметь характера награды за переход в православие [527].

От внимания Кауфмана не ускользнуло, что об обращении в православие в рапорте Сукрухо настойчиво говорилось как о «желании» или даже «воле» правительства. Несмотря на решительный тон, резолюция Кауфмана и отданные на ее основе распоряжения могли прочитываться двояко. Если судить по риторике, генерал-губернатору претили секулярные приемы инспирирования обращений, низводящие смену веры до какой-то сделки. Однако указание «не проповедовать именем Правительства» можно было истолковать и в смысле «соблюдения приличий» для отвода глаз недоброжелателей Кауфмана в Петербурге.

Решающим толчком к ажиотажу обратительства стало громкое дело о переходе в православие более шестисот крестьян в местечке Быстрица (Быстржица) Виленского уезда в декабре 1865 года — всего через три недели после резолюции Кауфмана на рапорте из Могилева. Согласно версии, изложенной в официальной переписке, невольным виновником поворота быстрицких католиков к православию стал ксендз Сульжинский, незадолго до того назначенный в тамошний приход. Прожженный вымогатель, он отказался хоронить младенца, рожденного вне брака в семье богатого крестьянина. Обвинив родителей в умерщвлении ребенка, Сульжинский потребовал уплатить ему за отпевание круглую сумму. Губернатор С. Ф. Панютин, узнав об этом, начал следствие. До суда Сульжинского отправили в монастырь. В составленном позднее подробном донесении Кауфману Панютин писал о возмущении крестьян вымогательством священника как о главной причине их отпадения от католицизма [528]. Губернатор воздавал должное военному начальнику Виленского уезда, штабс-капитану лейб-гвардии Семеновского полка князю Н. Н. Хованскому: тот из разговоров с крестьянами убедился, что «они недалеки от присоединения к православной церкви». На сходе, в присутствии Хованского и православного священника, крестьяне подтвердили искренность своего намерения, священник объяснил им «основные начала православной веры». Уже на следующий день к священнику явилось 80 человек для «присоединения» к православию. С каждым днем число присоединяющихся росло, пока 5 декабря 1865 года не достигло 638 человек. В этот день костел, закрытый 23 ноября по устному распоряжению самого Кауфмана, был торжественно освящен в православный храм, и Быстрицкий католический приход прекратил свое существование [529].

Панютин составлял свое донесение, имея в виду, что его текст будет положен в основу отношения Кауфмана в МВД, глава которого, П. А. Валуев, не одобрял гонений на католицизм и вообще выступал за бо́льшую веротерпимость в имперской политике. Этим объясняются не только акцент на сознательности и добровольности обращения, но и красноречивые умолчания. Так, количественный показатель успеха — 638 обращенных на момент открытия православного храма — выглядел бы куда менее внушительно, если бы губернатор не «позабыл» сказать, что в упраздненном приходе осталось почти 1700 (!) католиков, не имевших теперь ни священника, ни храма [530].

В свою очередь, жандармский штаб-офицер по Виленской губернии полковник А. М. Лосев в донесении высшему начальству приоткрывал завесу над «кухней» миссионерства в Быстрице:

[По распоряжению Хованского] чрез местных жандармских унтер-офицеров была проведена мысль, что они (крестьяне. — М. Д.) всего более могут доказать благодарность своему Государю-благодетелю принятием той веры, которую он сам исповедует…

«Странно, что уездн[ый] начальник уполномочен объявлять о том, что может быть приятно Государю», — прокомментировал это сообщение один из высших чинов III Отделения [531]. В том, однако, и было дело, что Хованского никто на это не уполномочивал: нижестоящие чиновники в Виленском генерал-губернаторстве были смелее своего начальства в проповеди православия «именем Правительства» и даже императора.

По несколько иному сценарию произошло обращение в соседней Подберезской (Подбржеской) волости, где властям содействовал католический священник Стрелецкий. В марте 1866 года он был присоединен к православию в торжественной обстановке в Виленском соборе [532]. Вскоре его католический приход был закрыт, а вместо него учрежден приход православный: на тот момент в нем против 1400 «присоединившихся» насчитывалось около 3800 остающихся в католицизме. Согласно официальной версии, Стрелецкий был прямо-таки идеальным миссионером:

…Еще в звании латинского ксендза, несмотря на двусмысленное свое положение, безбоязненно содействовал обращению к Православию своих прежних прихожан, разъезжая по селам и домам, увещевая, наставляя, убеждая и привлекая их к истинной Православной церкви…

Жандармский рапорт об успехах Стрелецкого, в целом столь же хвалебный, все-таки напоминал о прозе мирской жизни: переходу Стрелецкого «способствовал его родной дядя, старый заслуженный полковник, [который] сам мне высказал, что по его понятию до тех пор не будет спокойствия в крае, пока не ослабится католицизм» [533].

Стрелецкий создал важнейший прецедент для виленских миссионеров, которые надеялись, что по той же модели могут быть организованы обращения в других приходах. Инициатива расширения кампании шла снизу. В мае 1866 года Н. Н. Хованский в довольно требовательном тоне напомнил Кауфману о необходимости поддержать миссионерский пыл Стрелецкого:

́́Перед его присоединением с разрешения Вашего Высокопревосходительства я объявил ему, что он ничего не потеряет из бывшего своего содержания, духовное начальство обещало его представить к кресту… Прошло два месяца, и о. Иоанн не видит исполнения ни одного обещания, между прочим я знаю наверно, что нашлись бы ему последователи, но кто же согласится потерять более половины своего содержания… [534]

Кауфман внял призыву. В августе того же года он предложил обер-прокурору Синода Д. А. Толстому ходатайствовать перед императором о назначении Стрелецкому, сверх штатного оклада в 300 руб. сер., пожизненной пенсии в таком же размере. Генерал-губернатор пояснял, что в бытность ксендзом его протеже получал 400 руб. казенного жалованья и имел до 1000 руб. дохода с прихожан — теперь же он, являя пример пастырского бескорыстия, отказался от взимания с паствы платы за требы (полагаясь, как мы знаем, на обещание Хованского). Только спустя год после принятия бывшим ксендзом православия Синод выделил Стрелецкому пожизненное пособие в 300 руб. сер. в год [535].