Григорий Померанц - По ту сторону своей идеи

Я несколько раз задавал и задаю снова вопрос: как теория этносов может объяснить гениальный выход ап. Павла по ту сторону этнического и конфессионального сознания? Как понять соединение еврейского Бога вне образа и эллинского в человеческом образе? Ответа я ни разу не получил. Думаю, что мешает идеологический императив: обходить факты, разрушающие сознание "несравненной своей правоты". Ленин (гениальный идеолог, хотя очень посредственный философ) совершенно правильно различал "факты" и "фактики". То, что ставит под вопрос идеологию, - это "фактики". Ими всегда можно пренебречь.

Идеология настолько вошла в научное мышление В. Л. Махнача (к которому я возвращаюсь), что интеллектуальную проблему, возникшую для меня в построении теории субэкумен, он воспринимает идеологически (или, если угодно, аксиологически) - как недостаток уважения к святыне:

"В одной из своих статей Григорий Соломонович Померанц усомнился в том, что существует восточнохристианская, или византийская великая культура, но тот же Тойнби в этом не сомневался, и я придерживаюсь этой точки зрения. Спрашивают: а что такое Византия? Культурный мир, которому просто не везло, и случай произошел - ее сломили, или это культурный мир, который в себе самом заключал возможность падения? И в связи с этим ставится вопрос: а чем является Россия? Является ли она наследницей Византии, большого культурного мира, или ее путь - путь развивающейся нации в Европе?"

Я никогда не сомневался, что Византия - одна из великих "цивилизаций" в том расплывчатом смысле, который вложил в это слово Тойнби. Речь у меня идет о другом: полностью ли Византия отвечает определению, которое я дал субэкумене? В моем понимании, субэкумена - звено в переходе от племенных и народных культур к вселенской; это временная остановка процесса, случившаяся в раннее Средневековье благодаря тогдашней невозможности преодолеть горы и пустыни, разделявшие культурные миры. Это устойчивая коалиция культур, информационное единство которой создают язык и шрифт Священного Писания и связанная с эстетикой шрифта эстетика пластических искусств. Своего рода границы субэкумены (подвижные в пространстве) - это общность латинского шрифта, арабской вязи, шрифта деванагари на индийском Востоке и иероглифов на Дальнем Востоке. Единство шрифта - плоть субэкумены, так же как единство символов

священного - ее дух.

Византия создала несравненное по художественной строгости стиля единство символов Священного, но распространило его только как икону и литургию, православие передавалось без греческого языка. Общность информации очень слабо осуществлялась переводами. Россия до XVIII в. не знала "Добротолюбия" - собрания богословских текстов, выразивших дух восточного христианства в отличие от западного. Поэтому уровень богословия в Древней Руси был очень невысок - и еще больше снизился после победы иосифлян (учеников преп. Иосифа Волоцкого) над учениками преп. Нила Сорского и разгрома заволжских скитов "нестяжателей".

Об уровне русского православия говорит раскол - из-за смутного чувства подмены святыни, вызванного реформами Никона. Удовлетворительное объяснение этой исторической загадки я нашел только в "Розе мира" Даниила Андреева. Культуру Древней Руси с ее поразительными иконами и фресками не зря называли немой.

Духовно смутным было и сопротивление петровским реформам - пока само западное просвещение не дало славянофилам язык, познакомив с философией немецкого романтизма. С Запада же Россия получила и греческий язык, и древних классиков: Византия их держала про себя.

Какая-то ущербность есть и в истории постепенного политического упадка Византии. Военные поражения - дело случая, но Византия не умела учиться на своих поражениях. Она слишком была уверена в безупречном совершенстве своей культуры. Между тем социальная и политическая структуры ее были далеко не так совершенны, как икона Владимирской Божьей Матери.

Россия научилась необходимости реформ на собственном горьком опыте; ее история - прямая противоположность византийской. Наша страна трижды меняла свою культурную ориентацию. Наша культура - луковица, в которой татарский слой лежит на византийском, западный - на татарском. Противоречиво, "антисистемно", грозит развалом, смутой - но живо, но толкает к развитию, к обновлению. Византия всегда была верной раз навсегда достигнутым образцам и очень мало менялась. Это идеальная "система" в гумилевском смысле, и она медленно погрузилась в Лету.

Наконец, последнее по счету, но не по важности: племена, вторгавшиеся в Китай, становились китайцами; венгерская орда, терроризировавшая Европу, стала европейской нацией; Иран, трижды завоеванный - арабами, монголами,

тюрками, - создал великую культуру, покорившую своих завоевателей, и персидский язык несколько веков был общим светским языком мусульманского мира, оттеснив арабский в богословие. Византия, потеряв государственность, потеряла все, умерла. Не говорит ли это о некоторой неполноценности культуры, о подавлении творчества "симфонией" государства и церкви?

После падения Константинополя на Руси возникла идея Третьего Рима. Но этот Рим с самого начала мыслился как третий (а не простое продолжение второго). И осуществился имперский замысел совсем не на путях византийской цивилизации. Российская империя училась у европейских наций. Она никогда не стала духовным центром для других православных народов, центром православной субэкумены. Православные народы поодиночке входили в Европу. Формы жизни, вводившиеся в России, - те же, которые потом вводились в Болгарии и

Румынии, - это европейские формы.

Синявский писал в "Голосе из хора", что Россия наполняет заимствованные формы неким мощным духом, но сама их не создает. Я могу сказать, что Достоевский и Толстой превзошли европейских романистов, как Рублев византийских иконописцев, но сами формы русской культуры петербургского периода - не византийские, а западные. Византийский пласт нельзя выкинуть из русской "луковицы", но не он определяет ее в целом. Русская культура гибридная, несущая в себе возможность новых сдвигов. Сумеет ли она творчески освоить святоотеческое мышление и внести его в мировой духовный процесс открытый вопрос. Но это вопрос русский, а не византийский.

Таким образом, вопрос о мировом значении Византии переходит в вопрос о России, в традиционный вопрос: что делать? Он распадается на множество вопросов, и не все мне понятны. Я уверен только в одном: надо вырваться из тупика, описанного Анной Ахматовой в стихотворении "Разрыв":

...И до света не слушаешь ты,

Как струится поток доказательств

Несравненной моей правоты.