Елена Майорова - Личная жизнь Петра Великого. Петр и семья Монс

Принято считать, что император обладал редкой проницательностью и удивительной способностью разбираться в людях; умел угадывать таланты и направлять их на службу своему делу. «Проницание его было столь острое, — отмечал Иван Иванович Голиков, великий почитатель Петра, — что при первом взгляде на кого редко ошибался в свойствах оного».

При этом как-то не принято вспоминать, что его проницательность часто давала сбои.

В своем восхищении Августом Саксонским он долго старался не замечать, что тот ловчит, изворачивается, преследует исключительно собственную выгоду. Между тем Фридрих Великий так отзывался о польском короле: «…самый лицемерный из всех монархов мира, он вызывает во мне отвращение; у него нет ни веры, ни чести; единственный его принцип — плутовство. Собственная выгода и интриги — единственное, чем он озабочен».

Царь мог засвидетельствовать, что жизнь часто оправдывала слова прусского короля.

Чего стоила история со шпагой Петра! Ее он подарил Августу в знак своей любви и восхищения. Польский король, настоящий перевертыш в политике, так мало ценил этот знак дружеского расположения, что передарил драгоценную шпагу Карлу XII, а тот бросил ее на поле боя под Полтавой. Шпага снова вернулась к своему первому хозяину.

Петр не мог отказать себе в удовольствии надеть эту шпагу во время свидания с Августом и поздравлений с возвращением ему польского трона.

Слепое доверие Петра к Ивану Мазепе могло дорого обойтись России. Мазепа, по его собственным словам, «искусная и ношеная птица», говорил на превосходной латыни и умел царственно пресмыкаться перед слабо образованным русским монархом. По происхождению польский дворянин, воспитанник иезуитов, Мазепа только на словах был предан московскому царю. В 1707 году во время подготовки Карлом XII вторжения в Малороссию Мазепа заключил договор с королем Станиславом Лещинским, шведским ставленником, пообещав ему Левобережную Украину. Шведскому королю в случае вторжения шведов он гарантировал обеспечение армии продовольствием и фуражом, предоставление зимних квартир в Стародубе, Новгород-Северском, Батурине и других городах. При этом предатель ловко прикидывался другом царя: рассыпался в комплиментах, выражал внешнюю покорность и безмерное восхищение государственным гением Петра. Царь считал его своим преданнейшим слугой; Мазепа был одним из первых награжден орденом Андрея Первозванного. Полковники Василий Кочубей и Иван Искра открыто обвиняли гетмана в предательстве, но царь послал этих верных своих сторонников на плаху, усматривая в их побуждениях лишь месть да зависть.

Только счастливой звездой Петра можно объяснить, что происки Мазепы не увенчались успехом.

Ярким выражением досады и бессилия Петра был учрежденный им орден Иуды, который должен был быть вручен Мазепе, если того удастся схватить на пути в Турцию. «Сделайте тотчас монету серебреную весом в десять фунтов, а на ней велите вырезать Июду, на осине повесившегося, и внизу тредесят серебреников лежащих и при них мешочек, а назади надпись против сего: «Трекля сын погибельный Июда еже за сребролюбие давится». И к той монете, заделав цепь в два фунта, пришлите к нам… немедленно».

Самая длительная привязанность императора, Александр Меншиков, — сердечный друг, названный брат, — мог, когда того требовала обстановка, проявлять беззаветную отвагу, пойти на явный риск или, напротив, действовать осторожно и предусмотрительно. Но, вглядываясь в эту фигуру, трудно ответить на вопрос: почему Петр вознес его на такую немыслимую высоту, на которой тот не сумел оправдать свое возвышение или сколько-нибудь прочно укрепиться?

В 1702 году царь поспособствовал ему в получении грамоты графа Римской империи, затем — диплома имперского князя. В России Петр в 1707 году сделал его светлейшим князем Ижорским, возвел в достоинство фельдмаршала. Но все свои незаурядные дарования Меншиков обратил на службу собственного возвышения и обогащения. Всякими хитростями и интригами он присваивал огромные суммы казенных денег — «великий мастер брать, красть и подчас лгать, не умевший себя очистить от репутации фальшивомонетчика». Увеличение своего богатства и власти стало для него маниакальной идеей. Обобрать казну — вот, казалось, единственный девиз, руководивший в то время Меншиковым.

В 1711 году царь узнал о злоупотреблениях любимца; три года спустя была назначена особая следственная комиссия для разбирательства его преступлений. До самой смерти Петра он находился под следствием. Да не приложил ли он руку к самой смерти «мин херца»?

И после его кончины деятельность любимца сомнительна. Екатерина — протеже, любовница, соучастница Меншикова. Пышущая здоровьем женщина умирает за одну ночь. Может быть, ей не следовало кушать за ужином конфет? Изготовленных кондитером Меншикова, не преминут добавить современники.

Что до женщин Петра, то ни одна, как говорится, «не отдала ему своего сердца». Сильная и длительная привязанность к Анне Монс была для нее тягостной и мучительной. Немецкая практичность и надежда на обогащение заставляли долго терпеть общество неприятного и пугающего ее человека, но в конце концов она не выдержала постоянного насилия над собой и нашла силы порвать эти постылые узы.

А Петр в это время мечтал о женитьбе на ненаглядной Аннушке!

Только его эмоциональной глухотой, неумением видеть очевидное можно объяснить самообман царя, нежелание понять, что он не мил, не нужен ни сам по себе, ни со всем своим царством в придачу.

Но вот, наконец, найдена незаменимая спутница бурной жизни — простая женщина, походная жена, весело переносившая все неудобства и лишения страннической жизни Петра. Она беззаботна, вынослива, знает свое место, усердно рожает царю детей, не позволяет ни малейшего намека на обиду или жалобу по поводу увлечений супруга разными «метрессками». До нас дошли письма Екатерины Петру, в которых она говорит об этих женщинах тоном самой беззаботной шутки.

Конечно, такие преданность и верность требуют награды. Коронация Екатерины произвела настоящий фурор: Петр выказал высшую степень доверия к жене. Эту церемонию император провел в Москве, в Успенском соборе. Весь Сенат и Синод прибыли в старую столицу. Улицы Москвы были украшены триумфальными арками, готовились грандиозные фейерверки.

И что же? Через шесть месяцев становится известно об измене Екатерины с Виллимом Монсом.

Любой мало-мальски культурный и даже просто учившийся в советской школе человек помнит строки входившей в обязательный курс пушкинской «Полтавы»: