Владимир Прибытков - Тверской гость

Он встал в повозке во весь рост, держась за плечо Хасана. Стоять было неудобно, качало. Ему уже видны были прижавшиеся к зеленым джунглям хижины и люди возле них. Ему показалось, что он видит Ситу. Не в силах больше выносить медленного шага быков, он спрыгнул на землю и размашисто зашагал к деревушке. Вскоре он мог определить, что ближайший дом крыт камышом, и мог пересчитать колья в его изгороди. У изгороди, опираясь на мотыгу, горбился старый индус, глядевший в сторону Афанасия. Подойдя ближе, Никитин сложил руки лодочкой и приветствовал старика:

- Добрый день, отец!

Старик уронил мотыгу. На его лице был написан испуг. Сложенные в приветствии руки дрожали.

Никитин улыбался, показывая, что он друг, что бояться его нечего, но индус по-прежнему смотрел на него с ужасом.

- Отец, где хижина Ону, сына Дханджи? - спросил Никитин.

Индус медленно показал рукой вдаль улочки.

- Там... возле белого камня... - выговорил он.

Афанасий поклонился старцу и вошел в деревню.

Девушка, несшая на плече кувшин, подняла на него улыбчивые глаза и вдруг вскрикнула. Выроненный сосуд разлетелся на черепки, обдав ноги Афанасия водой.

Из-за невысокого плетня показалась чья-то голова.

Беседовавшие вдали мужчины оборвали разговор и повернулись к пришельцу.

Кто-то громко крикнул: "Жена, жена!.." - и все стихло. Недоумевая, Никитин приблизился к хижине, возле которой лежал большой белый камень.

Покосившийся тростниковый плетень окружал жилище Ситы. Связанная из тростника дверца валялась на земле. Тропинка к хижине бежала между грядок с чахлой зеленью. Никитин в нерешительности остановился у завешенного ветхой тканью входа. Но никто не выходил, и тогда он, волнуясь, тихо позвал:

- Сита!..

Серая занавеска колыхнулась, приподнятая темной старческой рукой. Потом показался старик, в котором Никитин сразу признал отца Ситы.

Ону был изможден. Редкая седая борода прямыми космами падала на его плоскую грудь. Глаза старца слезились.

- Здравствуй, отец! - произнес Никитин. - Да хранят боги твой очаг, Ону!

Старик неподвижно стоял перед ним не отвечая. Потом сложил руки, поклонился и, с трудом распрямив спину, спросил:

- Кто ты?.. Откуда знаешь мое имя?

По напряженному взгляду Афанасий понял, что Ону обо всем уже догадался и ждет лишь подтверждения своей догадки.

Он не стал томить старика.

- Я знал твою дочь в Бидаре, - ответил он. - Мое имя Афанасий. Не говорила ли она обо мне?..

- Говорила... - тихо сказал старик. - Да... Говорила...

Он жадно вглядывался теперь в Никитина, теребя рукой набедренную повязку. Казалось, он колеблется, не зная, как поступить.

Наконец он решился.

- Войди в дом! - сказал Ону. - Отдохни у моего очага...

Из-за плетня выглядывали любопытные мужские и женские лица. Когда Афанасий оглянулся, лица скрылись.

- Благодарю тебя, - поклонился Никитин.

Старик приподнял занавеску над входом.

Сквозь дымовое отверстие сверху падал столб пыльного света. Посредине хижины виднелась большая яма. Здесь, как знал Никитин, оставляют бродить тари. Слева от входа стояли кувшины и горшки. Огибая хижину, шли соломенные ложа, кое-как прикрытые грубыми тканями.

И по тому, как сбиты были эти ткани, по тому, в каком беспорядке стояли горшки, Никитин сразу понял, что Ситы здесь нет уже давно... Что-то мешало ему прямо опросить, где она. Сидя на корточках против Афанасия, Ону тихо сказал:

- Она ушла...

Никитин не сразу понял Ону и даже оглянулся на вход, словно ожидал увидеть входящую Ситу.

Старик уловил его движение.

- Она ушла к богам! - робко объяснил он. Глаза старика глядели умоляюще, словно он страшился гнева приезжего.

Вдруг Никитин понял. Грудь его сдавило, подбородок невольно дрогнул. Он медленно поднял руку к горлу, растягивая ворот, железным обручем сдавивший шею. Он глядел на Ону, не видя его. Попытался что-то спросить, но голос пропал.

И из очень дальней дали, из звенящей пустоты еле различимо дошли до него слова отца Ситы:

- Она не хотела свадьбы... Она не любила Пателя... Но ведь он был ее жених... И я не верил, что кто-то придет за ней... А она верила... И когда брамин Рам Прашад совершил обряд перехода невесты в дом жениха, она куда-то исчезла... Ее нашли у дерева священной кобры, уже ушедшую к богам...

Никитин вышел из хижины. Ослепительный день сиял над древней индийской землей. Глубокая синева разливалась у подножий дальних холмов, в длинных тенях пальм и тисов. На грядках по пыльной ботве деловито сновали красные индийские муравьи. Он все увидел и ничего не разглядел. Неуверенно ступая, он зашагал к встревоженному Хасану.

- Что? Что? - спросил Хасан.

Никитин остановился, посмотрел на товарища, лицо его исказилось. Сгорбившийся, спотыкающийся, он кое-как добрел до повозки. Но здесь внезапно остановился, обернулся и, найдя глазами Ону, спросил:

- Где?..

На том месте сжигала покойников вся деревня, и земля здесь была покрыта пеплом и несгоревшими головешками.

Никитин долго сидел здесь один, следя, как ветер шевелит сизый прах. Казалось, он застыл. Взор его был неподвижен.

Потом он провел рукавом по глазам и поднялся. Хасан видел, как русский низко поклонился выясненной земле и, резко повернувшись, быстро пошел к нему.

На заре того же дня Махмуд Гаван сидел на коне, положив левую руку с поводьями на высокую луку седла. Гонцы и стража в безмолвии стояли поодаль.

Великий визирь хмуро оглядывал расположение войск: бесчисленные шатры, кольцом опоясавшие ненавистный город, привязанных к колышкам слонов, табуны коней, костры, костры, тысячи человечков, муравьями ползающих вдали.

Ветер дул с запада. Над Тунгабадрой плыли первые тучи. Скоро должны были начаться дожди. Станет совсем плохо с продовольствием. Индусы в тылу уничтожают посевы. Из Бидара дошли слухи о недовольстве султана, о происках врагов.

Русский купец бежал. Проглядели. Теперь об Индии узнают в христианском мире. Не придется ли тогда еще вести войны и с христианами? Враги малик-ат-туджара поставят ему в вину и этого купца. Голову ему отрубить надо было! Если попадется - так и сделают. Фарат-хан послал гонцов оповестить все порты... Должен искупить свой промах. Костры, костры, костры... Жалкие твари ползают меж шатров. Эти гадины уже шипят, уже недовольны затянувшейся войной. Они еще смеют думать и выражать чувства! Махмуд Гаван дернул повод. Жеребец вскинул голову, боком вынес визиря вперед.

- Готовить приступ! - приказал Махмуд Гаван. - Сегодня в ночь!

Он ударил жеребца плетью и поскакал к войскам, разряжая тягостное настроение. Виджаянагар должен пасть! Должен! Это одно могло исправить все беды.

Свита молча скакала за малик-ат-туджаром. Все робели. В плохом настроении визирь был жесток и скор на расправу даже за малейшую провинность...