Михаил Матосов - Русский Холокост. Истоки и этапы демографической катастрофы в России

– подбор и организация помещений (в целях предупреждения эпидемии воспрещается устраивать сплошные нары).

Особо отмечено, что «за побег в первый раз заключенному увеличивается срок заключения до 10-кратного срока первоначального заключения. За вторичный побег виновные передаются суду Революционного Трибунала… вплоть до применения высшей меры наказания».

Для предупреждения побега может быть введена круговая порука (что это такое – общеизвестно) [29].

Этот декрет опубликован в № 105 «Известий» от 17 мая 1919 года за подписью Аванесова и Енукидзе. Главные власть предержащие не пожелали публично поставить свою подпись под этим документом.

Анализ этого декрета поражает подробностью и совершенством тех предписаний, которые позволяют обезличить человека, нейтрализовать его сущность, изолировать его от живого мира. Впечатление такое, что этот иезуитский документ не мог быть порожден в России с ее христианским миропониманием, что он привезен и вставлен в обойму средств репрессий с Запада людьми, которые имели задание не стеснять себя в методах и способах организации красного террора вплоть до масштабного геноцида населения.

Чем обернулся этот декрет, изложено в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына.

Через концлагеря большевиков в России и концлагеря фашистов в Германии прошли в страданиях миллионы людей.

Какая особенность объединяет концлагеря у англичан, большевиков и у фашистов?

Концлагеря создаются правящей властью в том случае, когда в целях усмирения населения развернут Большой террор и требуется погасить сопротивление этому террору путем изоляции больших масс населения. Обычные тюрьмы не способны вместить большое количество заключенных. Концлагеря – это, по существу, тоже тюрьмы, но устраиваемые на основе упрощенной скоростной техники: ограждения, охранные вышки, вместительные бараки, как для скота.

Судьбы заключенных в концлагерях, как правило, похожи друг на друга. Они обречены на гибель. Немногим удается выжить в условиях, несовместимых с жизнью.

Мне следует пояснить происхождение рассказов моих родителей и моих воспоминаний.

Моя мать, беспартийная, работала на Колыме в системе «Дальстрой» на разных приисках в должности Главного геолога. Устроилась в систему «Дальстрой» в 1937 году после того, как ее отец в 1937 году был по доносу арестован и расстрелян. Осталось шесть детей без средств к существованию, и моей бабушке удавалось какое-то время перебиваться подаянием у церкви. Работа в «Дальстрое» позволила маме кормить всю семью, вплоть до войны.

В 40-м году во время экспедиций по берегу одного из притоков Колымы мама нашла заброшенную разработку месторождения золота и по сочетанию пород поняла, что здесь может быть удача. Все силы прииска были брошены на эту разработку, и за сезон 41-го года было добыто 2700 кг золота. Осенью 1942 года на прииске Ворошилова ей вручили орден Трудового Красного Знамени. Клуб представлял собой длинный барак, в котором вмещалось несколько сот человек.

По воспоминаниям матери, начальником прииска на Суксукане был Гуль Илья Наумович. Возраст – 27 лет, из комсомольцев. Очень энергичный, блестящий оратор. Жену звали Тоня, одна дочь. В его подчинении и начальник лагеря, и группа вольнонаемных, среди которых: главный инженер, главный геолог, главный маркшейдер, участковый геолог, заведующий клубом, заведующий магазином, заведующий почтой, заведующий бухгалтерией… всего примерно 15 человек. Им в помощь выделялись заключенные, для которых работа в этом качестве была спасением.

Мой отец, также беспартийный, был главным геодезистом прииска. В его распоряжении было маркбюро, где с чертежами и расчетами работали несколько заключенных. Его задачей была топографическая съемка местности, а также определение геодезическими методами объема выполненных заключенными земляных работ. Это была жизнь на грани, вместе со всеми. Однажды по просьбе бригадиров отец сделал приписку об объеме работ, так сказать, авансом, чтобы обеспечить сохранение в лагере уровня пайки хлеба. Об этом стало известно в Управлении «Дальстроя». В таких случаях финал был всегда одинаков: на «эмке» приезжает «тройка» чекистов – и расстрел на месте, возле машины, чтоб видели все. Спасла взаимовыручка и спирт. За три ведра спирта с соседнего прииска пригнали «Катерпиллер», и ночью, при свете факелов, он сделал то, что не смогли в вечной мерзлоте сделать изможденные голодом люди. Утром прибыла «тройка», сделали контрольные замеры, все было в норме. «Ну ты жук!» – только и сказал старший среди них.

Родильный дом, в котором я родился на Колыме, был большой армейской палаткой, утепленной изнутри. Был конец марта. Роды принимал профессор Свешников, заключенный, в свое время бывший известным человеком в московских высших медицинских кругах. Он стал другом нашей семьи, относился к моему отцу с большим доверием и рассказывал ему много такого, о чем в те времена рискованно было даже думать. В частности, он подробно рассказывал о роковой болезни Ленина, о том, как эту болезнь пытались скрыть. И многое другое.

По местным обычаям меня после рождения бросили в снег на полминуты при морозе -50°. Говорят, орал как надо. Маме от начальника «Дальстроя» прислали большое ярко-красное яблоко (из американских поставок, которыми питались тогда все вольнонаемные). Она запомнила это яблоко навсегда.

Когда я подрастал, родителям выделили для присмотра за мной «няньку», из заключенных. Это был здоровенный мужик, немолодой, уголовник, имевший за собой судимость за убийство. Родители имели возможность несколько раз убедиться в его полной надежности. Случилось так, что он меня полюбил как родного и за меня был готов на все. Мама боялась делать ему замечания. Однажды на одно такое замечание он стал биться головой о стену и разбил ее в кровь, пытаясь доказать свою невиновность. С этой поры только отец осторожно подправлял его, но необходимость в этом была редкой.

У меня сохранились многие воспоминания из моего раннего детства. Моя семья уехала с Колымы, когда мне было 5 лет (1945 г.). Помню наш бревенчатый дом с террасой, сопки, реку Колыму, грузовики с причудливыми газогенераторами по бокам. Помню, как все закричали: «Медведь, медведь!» Он шел по верху сопки, не обращая внимания на людей.

Когда мне было года четыре, мы однажды пошли вдвоем с «нянькой» за ягодой. Мы долго шли мелким кустарником и вдруг вышли к забору из колючей проволоки. Это был лагерь. У ворот стоял охранник, и он оказался знакомым моего «няньки». Они разговорились, покурили, что-то обсуждали. Я обратил внимание, что сбоку на створке ворот висит большая деревянная колотушка. «Что это?» – спросил я. «А, это «привет», – ответил мне охранник и рассмеялся. Я не понял, но больше вопросов не задавал. На обратном пути я спросил «няньку», что это? Не помню точно, что он мне сказал, но что-то вроде: «Подрастешь – узнаешь». Случай этот забылся мной.