Михаил Матосов - Русский Холокост. Истоки и этапы демографической катастрофы в России

Как на Колыме среди вольнонаемных создавался и поддерживался культ личности Сталина? Как и везде, очень просто, по инструкции, стандартным образом. Накануне праздников, когда собирался вольнонаемный состав нескольких приисков в несколько сот человек, секретарь партбюро вызывал нескольких комсомольцев и каждому поручал, что тот должен был выкрикивать после торжественного праздничного доклада. Мой отец никогда не вступал в партию и мне это запретил, но он был, как тогда говорили, комсомольцем 30-х годов, то есть по смыслу будущей сменой.

Секретарь партбюро распределял обязанности: «Ты, Николай, будешь кричать: «Да здравствует товарищ Ворошилов!»; «Ты, Женя, будешь кричать: «Да здравствует товарищ Каганович!» – и т. д., перечислялись здравицы за всех членов Политбюро. «Ну а ты, Вася, как всегда, будешь возглашать здравицу товарищу Сталину!»

Отец рассказывал, что у него здравица получалась действительно эффектной, артистичной. Только затихали аплодисменты, как он, соблюдая очередь, выскакивал в центр прохода и громогласно возглашал: «Да здравствует…» – и тут отец делал паузу в несколько секунд, зал замирал, многие, зная, в чем дело, заранее вставали: «…товарищ Ста-а-а-лин!» Все вставали, хлопая изо всех сил, клинический психоз массы людей доводился до высшей степени кипения. Так в воображении людей создавался путем внушения плод фантазии – виртуальный образ непорочного отца народа, вождя.

Недалеко, в километре, за колючей проволокой под охраной находилась вотчина реального Сталина – концлагерь, где безуспешно пытались согреться в лютый мороз и погибали тысячи голодных «порочных» детей этого странного псевдоотца. Только лишенное оков абстрактное мышление способно представить себе эту жуткую, противоестественную картину.

Регулярно с Большой Земли прибывали новые партии заключенных с новыми силами. Их распределяли по приискам, но, чтобы их разместить, нужно было уничтожить часть прежнего состава. Делалось это так. Заключенным при том же уровне физической нагрузки резко снижали пайку хлеба до 200–250 г в день. За 1–2 недели в лагере общим количеством 15 тысяч человек вымирало 2–3 тысячи человек, как раз примерно столько, сколько нужно принять новеньких.

Обычно падеж заключенных происходил при возвращении с земляных работ в лагерь. Те, кого покидали последние силы, просто падали в снег, на них никто не обращал внимания. Они были еще живые, но к утру были «готовенькие». Их подбирал трактор с санями.

Но не все хотели уйти из жизни просто так. Они знали, как можно умереть сразу, от пули. Для этого надо было выйти из строя с криком «Долой Сталина!» или, еще вернее, «Смерть Сталину!». При этом по инструкции конвойный вскидывал винтовку и наповал убивал заключенного выстрелом в голову. Как правило, конвойных избирали из нацменьшинств, в них особенно ценился невысокий уровень развития, это были, по существу, роботы.

Случился такой курьезный случай.

Один из старых политкаторжан, поняв, что не дотянет до лагеря и помощи ждать не стоит, из последних сил ковыльнул в сторону с криком «Смерть Джугашвили!».

Молодой азиат в белом новехоньком полушубке с винтовкой наперевес растерялся. Он не знал эту родную фамилию Сталина и встал как вкопанный. Встала вся длинная колонна заключенных. Подбежал начальник конвоя, узнал в чем дело, выхватил наган и разрядил всю обойму в заключенного в упор, причем все видели, что он успел падающему человеку выбить оба глаза, а затем изрешетить лицо, превратив его в кровавое месиво.

В охране «Серпантинки» изредка оказывался папин земляк, родом из Ливен, звали его Николай. Он не участвовал в расстрелах, но мог наблюдать, как это происходило. Он рассказывал так.

На площадке перед палаткой в окружении автоматчиков стояли плотной толпой привезенные на 2–3 машинах женщины. Они плохо понимали, что происходит и стояли внешне спокойные. Рядом громко работал мощный американский трактор «Катерпиллер». После долгой изнурительной дороги в теплушке через всю Россию, после недельного рейса по морю на пароходе им и в голову не приходило, что их привезли сюда на расстрел.

Начальник охраны называл по списку фамилию осужденной и провожал ее в палатку. Там две женщины (сами заключенные), одна в белом халате, предлагали ей снять всю одежду донага, якобы для осмотра и переодеться. За ширмой к ней подходил начальник конвоя и выстрелом в голову убивал свою очередную жертву. Ее быстро осматривали, снимали с нее ценные вещи (кольца, крестики, цепочки).

Эти же женщины привязывали к ноге бирку с номером и оттаскивали убитую во вторую часть палатки, прикрывавшую могильный ров, там они ее сбрасывали в общую беспорядочную кучу.

Однажды с Николаем случилось следующее.

Уже расстреляли партию женщин, грузовики с конвойной командой уехали в Магадан за очередной партией, и Николай с напарником остались на территории вдвоем. Напарник заглянул в расстрельный блок палатки, затем в ее могильную часть и кивнул Николаю: «Посмотри, какая деваха лежит». Жуткая там была картина. На самом верху беспорядочно расположенных голых женских тел лежала совсем юная девушка лет 15–16, красоты, как показалось Николаю, неописуемой. Мужской голод – обычное явление в солдатской жизни, и Николай долго рассматривал ее юное тело. Она неподвижно лежала недалеко от края, как будто уснула, и он заметил вдруг в ее сжатом кулачке краешек какого-то предмета. Наклонился, разжал ее еще не замерзшие пальцы и осторожно вынул маленькую иконочку «Спасителя», на оборотной стороне которой прочел: «Господи, помоги Аннушке, спаси и сохрани!» Это была, как ее называют в народе, охранка – охранная нательная иконочка от всяких бед. Николай потом рассказывал отцу: «Не выходит она у меня из головы, так и стоит перед глазами. Не помог Господь спастись ей, видно, нет его на самом деле, пустая фантазия».

Через полгода случилось так, что Николай отказался участвовать в расстрельной команде, сказал резкие слова начальнику, и его не стало. В тех краях, как и во всей России, в те времена жизнь потерять ничего не стоило. Лежат они с Аннушкой хоть и в разных местах, но в одной и той же колымской земле. Так судьба их странным образом соединила.

Колыма, Магадан, сотни других скорбных мест в России, где были английского пошиба большевистские концлагеря смерти, сродни фашистским лагерям, – они и сейчас являются нашей землей. Почему тишина, почему не скорбит, почему молчит Россия?

Значит, время еще не пришло. Значит, не свободны мы еще, чтобы отдать дань памяти нашим безвинно погибшим соотечественникам. Значит, враждебной является правда о большевистских концлагерях тем внешним силам, которые повинны в несчастьях России и до сих пор держат ее под своим контролем.