Николай Богомолов - Вокруг «Серебряного века»

Особого вреда предприятию Рябушинского ему, конечно, причинить не удалось — слишком неравны были силы, однако шум был поднят изрядный, и судьба Мерсеро была не последним среди обвинений.

13 июля в постскриптуме письма к Л. Н. Вилькиной Кречетов пишет: «Всеобщее негодование вызывает поступок Рябушинского с Вальдором, которого он выписал на 2 года по контракту из Парижа и которому теперь, решив прекратить франц<���узский> текст с № 7, отказался платить хотя бы гроши. Тот обратился к суду» [601]. В тот же день — Б. А. Садовскому: «Много говорят о бесчестном поступке Ряб<���ушинского> с Вальдором, которого он выписал по контракту на 2 года, а теперь, прекратив фр<���анцузский> текст со II полугодия, вышвырнул за борт без гроша. Тот подал в суд — будет скандал» [602]. 9 августа — снова Вилькиной: «Вскоре предстоит скандальный процесс Рябушинского с французским поэтом Вальдором, которого он выписал из Парижа на 2 года по контракту (тот ликвидировал во Франции все свои дела и бросил хорошо оплачиваемое Место) и которого теперь, внезапно прекратив по капризу французский текст, выбросил без гроша на улицу, не обращая внимания на контракт. („Что мне контракт!.. Я не коммерсант, а художник!!!..“)» [603].

Однако Мерсеро все-таки удалось найти какой-то общий язык с Рябушинским. Уже 24 августа официальная жена Кречетова Н. И. Петровская писала В. Ф. Ходасевичу: «Вальдор, вернувшись с дачи, ежедневно заседает в „3<���олотом> Р<���уне>“. Вероятно, скоро „Сам“ употребит его для целей полезных. Ну, наприм<���ер>, заставит калоши подавать или что-нибудь в этом роде. Ах, милые, милые литераторы!» [604]

Конечно, подавать хозяину калоши французскому поэту не пришлось. А. А. Курсинский вспоминал, что в конце концов ему была выплачена неустойка за неисполнение контракта — полторы тысячи рублей (т. е. жалованье составляло немалую сумму в 250 рублей ежемесячно) [605]. В позднейшей заметке читаем: «Вместе с Н. П. Рябушинским он устраивал выставки французской живописи в Москве, Киеве, Одессе» [606]. Собственно говоря, из таких выставок мы знаем лишь одну, прошедшую в Москве с апреля по июнь 1908 года под названием «Выставка картин „Салон „Золотого руна““». Как пишет биограф Рябушинского, «…сам Николай Павлович выставил произведения французских художников из своего собрания <���…>. Вся остальная масса работ французских мастеров была доставлена из Парижа. Большая заслуга принадлежала здесь сотруднику „Золотого руна“ Александру Мерсеро, выступившему энергичным посредником между своими соотечественниками и их русскими коллегами» [607]. Конечно, он был далеко не единственным, кто готовил выставку: и Г. Таете вен жаловался, что из-за хлопот по ее организации оказываются запущенными дела журнала, и сам Рябушинский не преминул лишний раз съездить в Париж, — но роль Мерсеро была очевидной.

Как мы помним, уже весной 1907 года он вернулся в Париж, однако, судя по всему, продолжал поддерживать контакты с Москвой и деятельность по организации «Салона» вел не из Москвы, а из Парижа. Известно, что осенью 1908 года он принимает Брюсова в Париже, осенью следующего, 1909 года, Брюсов регулярно встречается с ним там же, о чем пишет жене: «Видел сегодня Вальдора: растолстел, отпустил баки и производит впечатление отвратительное. Говорить с ним не о чем: повторяли разговоры прошлого года» [608].

Взаимоотношения Мерсеро с Россией далеко не исчерпывались годовым пребыванием там, а дополнялись личными переживаниями. 13 апреля 1907 года Брюсов писал отцу (жившему тогда в Париже): «Слышал ли Ты, что monsieur Valdor, приглашенный Рябушинским в „Руно“ переводить стихи и после уволенный, женился? И плохо женился — на девице без красоты и без приданого. По-видимому, это называется „попался“. Теперь сей новобрачный ходит как в воду опушенный» [609].

Отвечая Гилю на уже процитированное нами выше письмо, тот же Брюсов в ином тоне, вызванном духом отношений двух мэтров, говорил: «Мы весьма рады, что господин Вальдор хранит приятное воспоминание о России, но мы не считаем себя ответственными за все печальные часы его Московских огорчений. Бывали довольно долгие промежутки времени, в течение которых он любил жить истинным отшельником, и мы не видали его по целым неделям. А весть о том, что он повенчался, была для нас столь же неожиданной, как и для Парижа. Нам даже не пришлось познакомиться с его молодой женой. Но те редкие вечера, что мы проводили в обществе г-на Вальдор, вспоминаются нами всегда с большим удовольствием» [610].

Эта женитьба в воспоминаниях современников стала едва ли не кульминационным эпизодом русской карьеры Мерсеро. Бегло упоминая его в своих записках, Б. Садовской рассказывал: «Текст печатался параллельно по-русски и по-французски: для стихотворных переводов выписан был из Парижа поэт Эсмер Вальдор, не знавший ни одного русского слова. Через год он женился на московской барышне и уехал с женой в Париж, обучившись в совершенстве русским непечатным ругательствам» [611].

Гораздо более подробно, — правда, лишь со слов М. Волошина, — изложил историю женитьбы Мерсеро Илья Эренбург, вспоминая пребывание в Париже, начавшееся в конце 1908 года и затянувшееся довольно надолго: «Мерсеро говорил, что Москва ему понравилась, но не любил вспоминать, что особенно понравилась ему одна москвичка, жена чиновника. <���…> Мерсеро недаром был поэтом, он предложил романтический план: „Ты убежишь со мной в Париж“. Москвичка напомнила влюбленному фантазеру, что из России нельзя выехать без заграничного паспорта. У возлюбленной была сестра, очень невзрачная, на которую Мерсеро не обращал внимания, но в трудную минуту она оказалась залогом счастья: „Женись на моей сестре, она получит заграничный паспорт и объявит, что уезжает с тобой в Париж. Я приду вас провожать, в последнюю минуту я войду в вагон, а сестра останется на перроне. Паспорт, конечно, будет у меня“. Мерсеро план понравился; состоялась пышная свадьба. Возлюбленная, как было условлено, пришла на вокзал, но, когда раздался третий звонок, она не двинулась с места и только помахала платочком: в купе сидела законная супруга. Мерсеро привез в „Аббатство“ навязанную ему жену, которая, увидев своеобразный фаланстер, пришла в ужас: могла ли она подумать, что французские поэты живут хуже, чем московские приказчики! Начались пререкания, упреки, сцены; поэтам „Аббатства“ больше было не до стихов. Они попросили Волошина объясниться с мадам Мерсеро, которая так и не научилась говорить по-французски. В итоге жена поэта поняла, что лучшей жизни ей не дождаться, и уехала в Москву» [612].

Что здесь правда, а что относится к сфере легендарного — для нас сейчас не так важно. Существенно, что вокруг пребывания Мерсеро в Москве был создан некоторый миф, распространившийся достаточно широко, — но на его создание он и сам отвечал порождением мифа иного, долженствовавшего, видимо, дать своеобразный отчет о проведенном в Москве времени. Но так получилось, что рассказ попал прежде всего в Москву, к тем самым людям, которые более всего были заинтересованы его содержанием. Отметим, что журнал «Bandeaux d’or», где рассказ был напечатан, был введен в поле зрения Брюсова все тем же Гилем. В 1907 году он писал: «Je vous parlerai d’un autre groupement qui publia cette année dans le nord, Lille et Arras, une petite revue d’anthologie qui vient se publier à Paris „Les Bandeaux d’or“ où une vitalité originale s’affirme. L’intéressant, de plus, est que ces jeunes gens, sans contact, arrivent aux mêmes conclusions à peu-près, — dans leur jugement de la génération précédente et sur les hommes qui leur semblent être en puissance de l’avenir et d’où ils partent plus ou moins» («Я скажу вам о другом объединении, которое в этом году на севере, в Лилле и Аррасе, издало маленький антологический журнал „Les Bandeaux d’or“, который скоро будет издаваться в Париже, где утверждается первоначальная жизнеспособность. И самое интересное, что эти молодые люди безо всякого контакта приходят приблизительно к тем же суждениям о предшествующем поколении и о людях, которые, как им кажется, имеют большое будущее, и от этих суждений они в той или иной степени отправляются» [613]).