М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

Вспомните также вранья того офицера, что Соловьев привел, да с великого поста более двенадцати подобных было и все о той материи. Велите, пожалуй, рассмотреть, не оны ли тому причины были.

Хотя в сем письме я к вам с крайнею откровенностию все то пишу, что в голову пришло, но не думайте, чтобы я страху предалась. Я сие дело не более уважаю, как оно в самом существе есть, сиречь дешператный и безрассудный coup [160], однако ж надобно до фундамента знать, сколь далеко дурачество распространилось, дабы, если возможно, разом пресечь и тем избавить от несчастья невинных простаков.

Радуюсь, что сын мой здоров, желаю и вам здравствовать.

Екатерина

Стерегите, чтоб Мирович и Ушаков себя не умертвили.

6 июля 1764 года

(…) Мертвое тело безумного арестанта, по поводу которого произошло возмущение, имеете вы сего же числа в ночь с городским священником в крепости вашей предать земле в церкви или в каком другом месте, где бы не было солнечного зноя и теплоты. Нести же его в самой тишине несколькими из тех солдат, которые были у него на Карауле, дабы как оставляемое перед глазами простых и в движение приведенных людей тело, так и с излишними обрядами пред ними погребение оного не могло их вновь встревожить и подвергнуть каким-либо злоключениям.

(…) Смоленского пехотного полку подпоручик Василий Яковлев сын Мирович яко автор и предводитель сего бунта и изменнического возмущения сие злоужаснейшее намерение восприял не ранее как с 1-го числа апреля месяца сего текущего 1764 года, не имев к тому других причин и побуждениев, как только предпочитая себе во огорчение:

во 1-х, несвободный везде в высочайшем дворе; в тех комнатах, где Ее Императорское Величество присутствовать изволит и в кои только штаб-офицерского ранга имеющие люди допускаются, допуск;

во 2-х, в тех операх, в которых Ее Императорское Величество сама присутствовать изволила, равномерно ж допущаем не был;

в 3-х, что в полках штаб-офицеры не такое Почтение, какое офицер по своей чести к себе иметь долженствует, отдают, и что тех, кои из дворян, с теми, кои из разночинцев, сравнивают и ни в чем преимущества первым против последних не отдают;

в 4-х, что по поданной им Ее Императорскому Величеству челобитной о выдаче ему из описанных предков его имения, сколько из милости Ее Императорского Величества пожаловано будет, ему в резолюций от Ее Императорского Величества апреля 19-го дня написано было: что, как по прописанному здесь просители никакого права не имеют, и для того надлежит Сенату отказать им. Равномерно же прибавя он еще и то, что на вторичное Ее Императорскому Величеству поданное письмо, коим он просил о награждении из предковых имений или о пожаловании пенсии сестрам его, в резолюцию от Ее Императорского Величества надписано, чтоб довольствоваться прежнею резолюциею. К которым еще, и то причиною и побуждением своего намерения паче сим признавает:

5-е, что самолюбием воображая себе получением пожеланиям и страстям его преимущества, вяще всего к тому намерению склонясь утвердился.

С сими, как во огорчение себе почитающими, так и своелюбию его знатнейшими преимуществами, ласкающими причинами, побужденным состоя, и спомня он, Мирович, слышанных в прошлом 1763-м году в октябре месяце от отставного барабанщика, коего как он по имени, ниже жительства его не знает, то и толь же мало и сыскан, и в том удостоверен быть не мог (сколь же мало в том и большой к точному сего дела изъяснению надобности не предвидится), о содержании Ивана Антоновича в крепости Шлиссельбургской речей, и находясь уже тогда зараженным как против Ее Императорского Величества ненавистью, так ласканием своего собственного по страстям его к большим чинам и преимуществам желания наполненным, восприял намерение все свои силы, разум и помышление в том употребить, чтоб оного Ивана Антоновича, выведши из крепости Шлиссельбургской, привесть в Санкт-Петербург для возведения его на престол всероссийский!

Но, находив, что в таком его важном намерении исполнения, а паче в рассуждении вывода Ивана Антоновича из упомянутой крепости (и в чем он, Мирович, больше, нежели в приводе оного Ивана Антоновича в Санкт-Петербург, яко и в самых ко возведению оного на престол потребных предвидениев, мер и производств затруднений находил), необходимо верного, надежного и к тому во всем способного человека в товарищи иметь нужда состоять могла, к сему же, однако, никого лучшего и способнейшего не изобрел, как давнейшего и с ним, Мировичем, в нравах совсем сходного своего приятеля, Великолуцкого пехотного полку поручика Апполона Ушакова. То, как уже твердо в нем, Мировиче, те злодейские мысли апреля с 1-го числа сего года вкоренены были, сыскав в прошедшем мае месяце, около 8-го и 9-го числа, упомянутого своего друга Апполона Ушакова, состоящего тогда у Исакиевского моста при кордегардии на карауле, и вышед с ним из кордегардии, начал ему о злом своем намерении, сперва несколько окольными возражениями открываться, и хотя он, Ушаков, при выражении тех речей несколько в робость и пришел, но потом, поправя себя, спрашивал: что бы такое было, и с каким намерением Мирович ему о том объявляет?

На что Мирович в надежде признанной дружбы и сходства в нравах и склонностях ему точно открыл свое в том намерение, чтоб государя Ивана Антоновича, который содержится в крепости Шлиссельбургской, высвободить. Против чего Ушаков ему и сказал, что он и сам о том, что Иван Антонович в крепости Шлиссельбургской содержится, слышал от инженерного офицера, проезжего из Шлиссельбурга, а кто таков именем и прозванием оный инженерный офицер, того ему Ушаков не выговаривал, а следственно, потому Мирович у него и не спрашивал.

И как он, Ушаков, из слов Мировичевых точно себя уверил, что такое ему откровение не по коварству или притворством, но по самой истине, с твердым и неотменным к действительному производству намерением делается, то и он в том весьма не отрекся, но вскоре согласие свое к Мировичеву предприятию оказал. Почему они обще, Мирович с Апполоном Ушаковым, для толь наилучшего в общем намерении успеха друг другу взаимными обязательствами утверждали и ко всякому, как благого, так и злого из оного приключения приуготовляясь, условились, чтоб им в том твердо остаться и все меры в производство употребили б.

Еще и тем себя заимно вяще укрепили, что мая 13-го числа пришли в церковь Казанской Богоматери и отслужили по себе акафист и понафиду, так, как бы над умершими следовало, и утверждая себя тем к неотменному производству твердо предприятого и воображая себе все смертные страхи отвращением от предприятия за неопреодолимые. А по выходе из церкви приступили они, Мирович и Апполон Ушаков, к ближайшему о производстве своего намерения и к тому способнейших мер, средств и способов изобретению и расположениям в том точно состоящих и тогда же принятых постановлениев: