Роберт Коули (ред.) - А что, если бы

Есть свидетельства того, что сидевший верхом на крупном сером коне и наблюдавший за ходом битвы со склона холма Вашингтон с горечью промолвил: «Всемогущий Боже! Каких бравых парней суждено мне сегодня потерять!» А согласно поздним оценкам, он и сам не знал подлинного размера своих потерь, составивших убитыми, ранеными и захваченными в плен свыше 1400 человек. Двух его генералов пленили, многие из лучших офицеров погибли или пропали без вести. Британские штыки не щадили и сдавшихся, по этому поводу один английский офицер высказался так: «На войне все средства хороши, особенно на войне против столь гнусных врагов короля и страны». Вашингтон с уцелевшими солдатами отступил к укреплениям на Высотах и, заняв позицию спиной к проливу, стал дожидаться ночи и финальной атаки англичан.

В этот момент судьба американцев повисла на волоске. Англичане, чего по-видимому не понимал (или не позволял себе понимать?!) Вашингтон, загнали его в почти идеальную ловушку. Чтобы отрезать противнику путь к спасению, им стоило всего лишь ввести в Ист-Ривер несколько кораблей. Битва тогда закончилась бы совсем по-иному, но все изменилось из-за капризов погоды.

Джордж Вашингтон в ловушке. Бруклинские высоты, 30 августа 1776 года

Вероятность произошедшего была ничтожна, а вот то, что хотя и не произошло, но случиться вполне могло, представить совсем не трудно.

Разумеется, индивидуальные планы обоих командующих сыграли свою роль в ходе сражения. Действия, предпринятые Хоу на второй день, явно диктовались опытом Банкер-Хилл: добившись успеха, генерал предпочел не закреплять его штурмом американских позиций на Бруклинских высотах. Он не видел ни малейших причин как для увеличения своих потерь сверх необходимого минимума, так и для спешки. По правде сказать, образ действий Уильяма Хоу почти всегда отличался неторопливостью, но на сей раз ему и вправду не было надобности спешить — ведь он загнал Вашингтона именно туда, куда и хотел.

Джордж Вашингтон, со своей стороны, кажется, даже не задумывался об отступлении, являвшемся для него единственным разумным выходом. Все его порывы сводились к одному — сражаться. В среду 28 августа и в четверг 29, при том что на позициях заканчивались припасы, а время, когда еще можно было отойти, стремительно истекало, он (решение, которому трудно найти объяснение) посылал в Нью-Йорк приказы о высылке к нему подкреплений.

При всей своей отваге и преданности командиру его голодные, измотанные солдаты не испытывали особого подъема духа, когда 29 числа, во второй половине дня, резко похолодало и на не имевшие никакого укрытия войска хлынул дождь. «На нас обрушился такой сильный ливень, какой трудно припомнить»,— записал в своем дневнике бруклинский пастор. Мушкеты и порох промокли. Окопы в некоторых местах залило так, что солдаты стояли в них по пояс в воде, и при этом им приходилось вести постоянное наблюдение за противником, ибо атака могла последовать в любой миг. Многим приходилось обходиться без сна. Один житель Нью-Йорка, увидевший солдат Вашингтона когда все уже закончилось, сказал, что «отроду не встречал бедолаг, выглядевших такими несчастными».

Но сам Вашингтон присутствовал на позициях днем и ночью. Люди чувствовали заботу о себе командира, двое суток (28 и 29 августа) почти не слезавшего с седла и практически не дававшего себе отдыха.

Но именно в горестном положении американцев коренилась надежда на спасение. Холод и дождевые тучи приносил с собой державшийся больше недели, порывистый, а временами просто неистовый ветер — тот самый, который не позволял английским судам, воспользовавшись приливом, подняться вверх по Ист-Ривер. То, что этот пронизывающий, злой ветер не стихал, оборачивалось великим благом для новой страны.

Правда, ее защитники об этом не догадывались. Как писал английский историк сэр Джордж Тревильян, в то время «девять тысяч (или более того) истощенных, павших духом солдат, в которых заключалась последняя надежда нации, зажатые между морем позади и торжествующим неприятелем впереди, сгрудились на одной квадратной миле открытой местности, насквозь продуваемой студеным и яростным северо-восточным ветром...»

В письме Джону Хэнкоку, написанном в 4 часа утра 29 августа (кульминационного дня сражения), Вашингтон сетовал на суровость погоды и на то, что Конгресс не удосужился обеспечить армию палатками, однако и словом не обмолвился об отступлении. Он видел, как пять английских кораблей потерпели неудачу, попытавшись подняться по Ист-Ривер, и, таким образом, вероятно не рассчитывал на перемену ветра. Возможно, он также полагал, что корпуса затонувших в гавани кораблей надежно блокируют вход в пролив для всех судов, кроме имеющих очень малую осадку. Забегая вперед, можно сказать, что это предположение являлось ошибочным, да и в любом случае он был очень близок к тому, чтобы, уже подвергнувшись обходу по суше с флангов, оказаться обойденным еще и по воде с тыла.

Решение, напрашивавшиеся, казалось бы, само собой, созрело лишь вечером, после того, как сделалось очевидным, что англичане, используя тактику «постепенного продвижения», под покровом темноты ведут окопы в направлении американских позиций (а, возможно, и того, как Вашингтон допустил, наконец, вероятность появления английского флота у него за спиной). Важно, что, как подчеркивает сам Вашингтон, принято оно было «по совету ...старших офицеров».

По свидетельству одного из очевидцев, самым настойчивым из этих «советчиков» являлся самоуверенный тридцати двух летний «боевой квакер» из Филадельфии Томас Миффин. Именно Миффин, лишь сутки назад прибывший на позиции с подкреплением из Нью-Йорка, во время ночного обхода обнаружил продвижение вперед линии английских окопов и заявил Вашингтону, что единственным выходом является немедленное отступление.

А дабы никто не счел его предложение свидетельством малодушия, он взял на себя самую опасную при отступлении задачу — вызвался командовать арьергардом. Чтобы укрыться от по-прежнему нещадно хлеставшего дождя, Вашингтон и его офицеры собрались на военный совет в располагавшемся на Бруклинских высотах загородном доме находившегося в то время в Филадельфии на Конгрессе Филиппа Ливингстона, одного из тех, чья подпись стояла под Декларацией Независимости. Цель встречи, в соответствии с официальным протоколом, заключалась в том, чтобы определить «действительно ли в сложившихся обстоятельствах единственным выходом является уход с Лонг-Айленда?» Принятию положительного решения способствовали возможность перемены ветра и признание того факта, что едва ли стоит тешиться надеждой на непреодолимость преграды, созданной в гавани затонувшими кораблями.