Георгий Дорофеев - Хрущев: интриги, предательство, власть

– Как не говорил! – возмутился Никита Сергеевич, – кто же тогда говорил: «Мы закопаем империалистов»?

– Никто так не говорил, – спокойно сказала Нина Петровна, – это ты сам придумал. На самом деле, существует выражение Карла Маркса о том, что пролетариат является «могильщиком буржуазии».

Нина Петровна только плечами пожала. Объяснять мужу разницу между «могильщиками буржуазии» и хрущевским «закопаем» – дело бесполезное. Он, имея в огромной личной библиотеке все сочинения классиков марксизма-ленинизма, никогда их не читал, а если что и читал, то понимал по-своему. Однажды, когда он еще был на Украине, на одном из собраний у него спросили: «что такое социализм?» И Никита Сергеевич, как говорится, не моргнув глазом, ответил: «Социализм – это когда много сала». Все дружно засмеялись, думая, что он шутит, а Никита Сергеевич был убежден, что он ответил правильно и попал в самую точку. Был еще разговор о коммунизме.

– Строительство коммунизма, – объяснял Никита Сергеевич непосвященным, – это идея Маркса, но я считаю, одной идеи мало для строительства коммунизма. Ее, эту идею, еще нужно смазать салом.

Когда Сталину рассказали, как Хрущев понимает классиков марксизма-ленинизма, он долго смеялся. Однако ничего другого Иосиф Виссарионович и не ожидал от Хрущева. Его беспокоили остальные члены Политбюро. Они были выше Никиты Сергеевича по образованию и культуре, могли, в отличие от Хрущева в общих чертах очень долго говорить о строительстве социализма и коммунизма. Однако они были не в состоянии глубоко осмыслить пройденный путь и постигнуть экономические законы строительства нового общества. Они пытались работать вслепую, завязли в прошлом и не хотели знать, что ждет впереди. А так дальше жить нельзя. Если остановиться – то можно скатиться на хрущевскую философию, отстать, а отстающих– всегда бьют.

Сталин размеренным шагом ходил по кабинету. Впереди непочатый край работы. Нужно восстановить разрушенное войной хозяйство, создать новые отрасли промышленности, провести XIX съезд партии, вооружить армию атомным оружием… На решение этих проблем не хватит одной и даже двух жизней.

«Начатое нами дело строительства нового коммунистического общества, – думал Иосиф Виссарионович, – надо передать молодым. Они проворней нас, стариков, и у них больше энергии, времени и сил». Сталин знал и понимал это. Микоян вспоминал, как однажды в пылу какого-то неприятного разговора он бросил: «Вы состарились, я вас всех заменю».

Мысль о собственной отставке больно кольнула в сердце. «Нужно готовить себе и другим членам Политбюро смену, – думал Сталин, – а то придут к власти какие-либо тупоголовые демагоги, с понятием «мазать идею салом» и будут править страной, ломая все, что нами было сделано ценой неимоверных усилий».

С такими невеселыми мыслями Сталин готовился к XIX партийному съезду. Он был созван в октябре 1952 года, через 13 лет после XVIII съезда, проведенного в 1939 году. Хрущев в мемуарах, а позже и все его подпевалы, будут считать такую затяжку с открытием съезда необоснованной. Одни будут говорить, что, мол, это Сталин сделал умышленно, чтобы самолично править страной. Другие, в том числе и Хрущев, утверждали, что Сталин в это время был слабым, больным и боялся, что не сможет провести съезд. «Сталин выступал на съезде несколько минут, – писал Хрущев. – Тогда все восхищались им, радовались, как гениально им все сказано, и тому подобное. Закончил он свою речь, сошел с трибуны, съезд был закрыт, и члены Политбюро пошли в комнату Президиума ЦК. Сталин говорит нам: «Вот смотрите – как я еще смог». Минут семь продержался на трибуне и счел это своей победой. И мы все сделали вывод, насколько он уже слаб физически, если для него оказалось невероятной трудностью произнести речь на семь минут. А он считал, что еще силен и вполне может работать».

Здесь Никита Сергеевич не только врет, но и дает нам, потомкам, понять, что уже в это время он списал Сталина со счета. Теперь мы можем сказать: ссылка на физическую слабость вождя – только желание, за которым прятался злой умысел.

Вот как описывал эту же ситуацию на съезде Константин Симонов, в книге «Глазами человека моего поколения»:

«Ворошилов объявляет: «Слово предоставляется товарищу Сталину».

Зал поднимается и рукоплещет. Сталин встает из-за стола Президиума, обходит этот стол и бодрой, чуть-чуть переваливающейся походкой не сходит, а почти сбегает к кафедре. Кладет перед собой листки, которые, как мне кажется, он держал в руке, когда шел к трибуне, и начинает говорить – спокойно и неторопливо. Также спокойно и неторопливо он пережидает аплодисменты, которыми зал встречает каждый абзац его речи.

…В самом конце своего выступления Сталин впервые чуть-чуть повышает голос, говоря: «Да здравствуют наши братские партии! Пусть живут и здравствуют руководители братских партий! Да здравствует мир между народами!

И далее после паузы произносит последнюю фразу: «Долой поджигателей войны!» Он произносит ее не так, как произносили бы, наверное, другие ораторы – повысив голос на этой последней фразе. Он же понижает голос и произносит ее тихо и презрительно, сделав при этом левой рукой такой жест спокойного презрения, как будто отгребает, смахивает куда-то в сторону этих поджигателей войны, о которых он вспомнил, потом поворачивается и, медленно поднявшись по ступенькам, возвращается на свое место».

Как видим, Симонов не только говорит о содержании речи Сталина, но и описывает его походку, жесты, расстановку смысловых акцентов на отдельных предложениях. Что касается физической усталости или слабости, о которой говорил Хрущев, то этого нет даже в помине.

Сталин присутствовал и выступал на первом послесъездовском пленуме ЦК. Здесь опять сошлемся на свидетеля этого события – Константина Симонова.

«Весь пленум, – писал Симонов, – продолжался, как мне показалось, два или два с небольшим часа. Из них, примерно, полтора часа (вспомним опять Хрущева с его намеками, что Сталин во время съезда едва мог продержаться на трибуне 7 минут) заняла речь Сталина. Говорил он от начала до конца все время сурово, без юмора. Никаких листков или бумажек перед ним на кафедре не лежало. Во время своей речи он внимательно, цепко и как-то тяжело вглядывался в зал, так, словно пытался проникнуть в то, что думают эти люди, сидящие перед ним и сзади… Главное в его речи сводилось к тому (если не текстуально, то по ходу мысли), что он стар, приближается время (вспомним мучительные раздумья Сталина о бездарности своего окружения), когда другим придется продолжать делать то, что он делал. Что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем (вспомним: уже в это время шла холодная война, объявленная Черчиллем) предстоит тяжелая, и что самое опасное в этой борьбе будет дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Это и было самым главным, что он хотел не просто сказать, а внедрить в присутствующих. Это, в свою очередь, было связано с темой собственной старости и возможного ухода из жизни.