Алексей Бычков - Московия. Легенды и мифы. Новый взгляд на историю государства

Русская земля объявлялась — в духе норм феодального государственного права — «вотчиной» великого князя, и присоединение Новгорода рассматривалось как возвращение в состав «вотчины» одной из ее составных частей: великий князь «отчину свою Великий Новгород привел на всю свою волю и учинился на нем государем, как и на Москве».

По мнению Я. С. Лурье, в подобной трактовке присоединения Новгорода «сказался консерватизм официальной московской идеологии», поскольку это присоединение «нигде не трактуется в великокняжеских сводах как принципиально новый шаг в московской политике». Пожалуй, говорить о «консерватизме» в данном случае вряд ли уместно: скорее следует сказать об умелом и понятном для современников идеологическом обосновании важного политического шага. На этом примере особенно ясно видно, как «теория киевского наследства становилась все более совершенным оружием в руках русского правительства».

Московские власти вынуждены были заботиться не только об оправдании своего централизаторского курса, но и о том, чтобы противостоять растущей политической силе Литвы. О серьезности ситуации свидетельствовала попытка новгородского боярства подойти «под руку» литовского князя. Еще свежа была память о пролитовских настроениях в правящих кругах бывшего Тверского княжества. Росту авторитета Литвы способствовало и то, что в 1470 году константинопольский патриарх утвердил литовского митрополита в сане «митрополита всея Руси», поставив тем самым под сомнение правомочия московского церковного владыки.

Правительству Ивана III важно было придать Москве такую притягательную силу, которая перевесила бы любое стремление уйти из-под ее власти. И вот в русле московской официальной идеологии начинают развиваться идеи, появлявшиеся до сих пор лишь в неофициальных памятниках церковного происхождения.

Именно в это время и составляется большинство русских летописей с четкой иерархией князей-родственников.

Прочтем житие Стефана Пермского, пришедшего в Пермь крестить местное население. Его встретили пермские князья. Но в русских летописях крайне редко упоминается о князьях нерусского происхождения (не-рюриковичей).

В великокняжеский свод 1479 года вошла статья «О Сидоре митрополите», использовавшая русские сочинения 1440–1460-х годов о Флорентийском соборе. В этой статье отчетливо выражена мысль о том, что Царьград утратил свое былое благочестие и центр мирового православия переместился в Россию.

Еще более четко проводится эта идея в своде 1493–1494 годов, именовавшем Василия II титулом «в благочестии цветущего царя всея Руси».

Придавая Московской Руси черты избранной Богом державы, составитель свода 1493–1494 годов вводит дополнительные детали, призванные усилить авторитет Москвы как великокняжеской столицы. Он представляет все так, будто Москва не только теперь, но и с давних пор (по крайней мере с прошлого столетия) является могущественнейшим городом Руси, и по-новому редактирует уже цитированную выше фразу из «Повести о Тохтамыше»: «преже бе велик и чюден град и многое множество людей бяше в нем, кыня же богатьством и славою, превзмдыи же вся грады в Русстеи земли честью многою».

Именно в это время происходит «строительство Москвы» Олегом и посещение Москвы для принятия здесь православия Ольгой. [86] См. об этом: Бычков А.А. Киевская Русь. Страна, которой не было? М., 2009.

Таким образом, летописные своды конца XV века включают целый ряд новых идей о ходе русского исторического процесса, о роли в этом процессе великокняжеской столицы — Москвы и, наконец, о месте России в «православном мире». В дальнейшем круг этих идей значительно расширился, причем по мере развития и углубления московской официальной идеологии стало очевидным известное расхождение тех ее линий, которые поначалу находились в тесной связи друг с другом.

Линия, начавшаяся с пропаганды идеи «киевского наследства», будет продолжена далее в глубь веков и включит в себя легенду о происхождении русских князей от императора Августа и о непосредственной связи России с предшествовавшими великими монархиями — Римом и Византией. Именно эти идеи будут подхвачены московскими правительственными кругами и найдут широкое применение во внутриполитической и дипломатической практике.

Другая линия, развивающая мысль о перенесении в Россию центра мирового православия, достигнет своего апогея в идее «Москва — третий Рим» и будет взята на вооружение главным образом духовными иерархами, не оказав заметного воздействия на политическую жизнь русского общества.

Но все это произойдет спустя несколько десятилетий. А в 70-х годах XV века сделаны были только первые попытки насыщения летописных сводов вновь возникшими историко-политическими идеями, и это положило начало усилившемуся с годами превращению летописи в «чтение для политического воспитания подданных».

Архиепископ новгородский Геннадий (1484–1504) обосновывал мысль о том, что власть церковная выше гражданской не только в стремлении поднять «новгородское православие» над московским, но и в наступлении на еретиков.

Известен ритуал позорной казни, которой подверг в 1490 году архиепископ Геннадий новгородских еретиков. Их облачили в особый шутовской наряд, посадили на коней «в седла вьючные», лицом к конским хвостам, чтобы они смотрели на запад «в уготованный им огнь», на головы им надели берестяные остроконечные шлемы с соломенными венцами с надписями: «Се есть сатанино воиньство». В таком виде еретиков провели по городу, надругаясь над ними как «врагами божьими» и «хулителями христианскими», а затем сожгли у них на головах шлемы».

Неизвестно, сам изобрел или откуда-то позаимствовал Геннадий изложенный церемониал. Может быть, его воодушевил пример «шпанского короля», который, по словам архиепископа, «свою очистил землю» от еретиков.

К Геннадию были близки греки-униаты — братья Дмитрий и Юрий Траханиоты, игравшие значительную роль в распространении католического влияния на Руси. При дворе Геннадия жил монах-доминиканец Вениамин. До нас дошла запись рассказа императорского посла Георга фон Турна Геннадию об испанской инквизиции. В этой записи с одобрением говорится о том, что «слава деи и хвала того шпанского короля пошла по всем землям по латиньской вере, что на лихих крепко стоит, да уже деи в его землях лихих мало чюти».

Но приверженность новгородского архиепископа к «латинству» вызывала неодобрение московского правительства. И поэтому Геннадий, прибегая к содействию «латинян» в борьбе с новгородскими еретиками, используя пример того, что творилось в землях «латинской веры», стремился в то же время подчеркнуть свое стремление к православию и тем самым поднять свой авторитет в глазах представителей верховной государственной власти и высшей церковной иерархии. Эта тенденция прослеживается и в «Повести о белом клобуке», автором которой был, по-видимому, побывавший в Риме грек-униат Дмитрий Траханиот и в которой говорилось о «прелести скверных латын».