Алексей Бычков - Московия. Легенды и мифы. Новый взгляд на историю государства

Пребывание Отрепьева при патриаршем дворе совпало с приездом в Москву в 1600–1601 годах посольства Льва Сапеги; вероятно, тогда в свиту канцлера и проникли разговоры о сходстве какого-то инока с покойным Дмитрием.

Вместе с тем к этому времени можно, по-видимому, отнести и имеющиеся известия о том, что Григорий особенно пристрастился к занятиям астрологией, принимал многих звездочетов и гадателей, которые уверяли его, что он сядет в Москве государем и будет царствовать тридцать четыре года. Возможно, Романовы уже в это время начали активно готовить его на роль самозванца.

Вскоре Григория постигла беда, по-видимому, именно вследствие излишней его болтливости о том, что царевич Дмитрий спасся и не замедлит появиться. Многочисленные доносчики царя Бориса обратили внимание на молодого Отрепьева и донесли на него патриарху. Но Иов не поверил этому, и донос был сделан уже самому Борису. Борис же приказал дьяку Смирнову-Васильеву сослать Григория Отрепьева на Соловки, выставив предлогом этой ссылки его занятия чернокнижием. Но дьяка Смирнова-Васильева упросил другой дьяк, Семейка Ефимиев, бывший в свойстве с Отрепьевым, повременить с исполнением приказа о ссылке.

Тогда Григорий, проведав о грозившей ему опасности, решил бежать в Литву.

Как бы то ни было, Дмитрий искренне верил в свое царственное происхождение.

По другой версии однажды в этом же монастыре появился сам Борис Годунов, решивший объехать свои владения, показаться народу. И встретил там Дмитрия в монашеском одеянии. Конечно же, Борис сразу узнает «воскресшего» племянника. Что же он делает? Отводит в сторону настоятеля и предлагает ему убить монаха. А в качестве награды предлагает построить храм.

Но Григорий бежит из монастыря.

В феврале 1602 года он бежит из Москвы с двумя спутниками — иеромонахом Варлаамом Яцким и клирошанином Мисаилом Повадиным. Достигнув Новгорода-Северского, они на время нашли приют в тамошнем Спасском монастыре, откуда при содействии архимандрита отправились в Путивль, а затем из Путивля в Киев.

Перед отъездом из Новгорода-Северского Григорий оставил в своей келье записку на имя архимандрита, в которой обещал не забыть его своей милостью, когда сядет на престол своего родителя, царя Ивана Васильевича.

Испуганный архимандрит не довел об этой записке до сведения Годунова. Это сказание Никоновской летописи служит доказательством того, что Григорий бежал не из страха перед наказанием за свои дерзкие речи, но именно с целью свои слова привести в исполнение; у него был план, была разумно составленная программа действий, которой он придерживался. Мысль выдать себя за царевича Дмитрия созрела в уме Отрепьева, укоренилась в нем и развилась, питаемая отвагой и самонадеянностью.

Григорий отправился в местечко Брагин, где и поступил в услужение к князю Адаму Вишневецкому. Старый князь, человек умный и заслуженный, но по-ребячески легковерный, полюбил Отрепьева за его расторопность, молодцеватость и видел в нем, основываясь на его загадочных речах, какую-то таинственную личность. Из толпы многочисленной княжеской челяди расстрига действительно выделялся особенно ярко. Почтительный к князю, он в обхождении с сослуживцами держал себя с чувством собственного достоинства, не допускавшего ни малейшей фамильярности. При такой благоприятной обстановке расстриге не трудно было разыграть комедию, благодаря которой он в князе Вишневецком нашел себе покровителя. Григорий, притворясь опасно больным, потребовал духовника для исповеди и напутствия в жизнь вечную. Призванный к больному ксендз был иезуит. Рассказав ему обо всех своих прегрешениях, вольных и невольных, мнимый больной попросил патера похоронить его с почестями, приличными царским детям. «Кто я, — продолжал самозванец, — ты узнаешь из бумаг, которые спрятаны в изголовье моей постели… Не показывай их никому, не выдавай тайны человека, которому Господь не судил жить и умереть прилично его высокому происхождению!..»

Иезуит не замедлил сообщить об этом таинственном признании княжеского слуги самому Вишневецкому. Князь, добыв тихонько заветные бумаги, узнал из них, что слуга его не кто иной, как угличский царевич Димитрий, спасенный от рук подосланных убийц дьяками Щелкаловыми и многими другими верными боярами.

С 1599 года представителем Римского престола в Кракове был папский нунций Клаудио Рангони.

1 ноября 1603 года Рангони был принят Сигизмундом. Король заговорил о странных слухах, распространяющихся по всему государству. По его словам, в Польше появилась какая-то загадочная личность. Это пришелец из Московского государства, который называет себя Дмитрием, сыном царя Ивана IV. Некоторые из русских людей будто бы уже признали царевича и стали на его сторону. Дмитрий находится в Волыни у князя Адама Вишневецкого. Он мечтает вернуть себе престол при помощи казаков и татар. Всю эту затею король признавал чистым безумием: ему казалось невозможным возлагать надежды на наемников, которые ищут не столько чести, сколько добычи. Что касается самого Дмитрия, то король выражал желание узнать его поближе. Он приказал Вишневецкому привезти новоявленного царевича в Краков и представить об этом человеке особое донесение.

К той же теме обратился в своей беседе с нунцием и вицеканцлер Петр Тылицкий. Он дополнил сообщение короля новыми подробностями. Разумеется, Рангони не замедлил известить Рим о столь сенсационных событиях. Ватикан несколько скептически воспринял донесения своего уполномоченного. Сам Климент VIII сделал на полях его депеши следующую насмешливую пометку: «Sara un altro Re di Portogallo resuscitate». Это было намеком на тех самозванцев, которые до смерти дона Себастьяна мистифицировали Португалию.

Конечно, Рангони постарался раздобыть себе копию донесения Вишневецкого. После перевода польского текста на латинский язык он отослал его в Рим. Этот документ имеет для нас первостепенную важность: в нем содержится биография Дмитрия, записанная с его слов. Собственно — это автобиография. Рангони свидетельствует, что князь Вишневецкий лишь изложил то, что сообщил ему «царевич»; таким образом, сущность донесения всецело принадлежит самому герою всей этой истории. Между тем Дмитрий переживал самый критический момент своей судьбы. Все будущее зависело от его показаний, которые должны были убедить окружающих в подлинности его царского происхождения. Таким образом, мы можем предположить, что в своей автобиографии Дмитрий изложил все, что мог, исчерпав все свои ресурсы. Донесение Вишневецкого касается главным образом угличских событий. Оно представляет собой попытку раскрыть тайну, окружающую это темное дело.