Себастьян Хаффнер - От Бисмарка к Гитлеру

О начале Первой мировой войны еще 20 лет назад нельзя было свободно говорить, потому что тогда всё вращалось вокруг так называемого вопроса об ответственности за войну. В двадцатые годы почти вся немецкая историческая наука была занята тем, чтобы попытаться обосновать невиновность Германии в развязывании войны; и еще в начале шестидесятых годов была мужественная работа гамбургского историка Фрица Фишера, постаравшегося поколебать этот тезис. Сегодня благодаря «Контр-версии Фишера» можно об этих вещах говорить несколько свободнее.

Понятие « ответственности за войну » полностью неадекватно для 1914 года. Война тогда была легитимным средством политики; каждая великая держава всегда принимала в расчёт возможность войны, каждый генеральный штаб теоретически постоянно вёл войну против какой-либо вражеской комбинации, и когда возникала благоприятная возможность для войны, то не считалось аморальным или совсем уж преступным использовать её. В отношении роли немцев в развязывании войны интересно нечто совершенно иное. Возможная война 1914 года именно политическим руководством Германского Рейха, в особенности рейхсканцлером Бетманн-Хольвегом, замышлялась и планировалась совершенно иначе, чем Генеральным штабом, и затем выявилось еще также, что планирование Генерального штаба в военном отношении было ошибочным. Имеет смысл оба этих пункта рассмотреть поближе.

Уже в годы после 1911 во всей Европе наступило предвоенное настроение. Считались с военным столкновением, планировали его с обеих сторон уже как весьма возможное, и для всех было важно так замыслить войну, чтобы она началась при возможно благоприятнейших начальных условиях и с возможно более благоприятными перспективами.

Бетманн-Хольвег представлял себе дело таким образом — как вытекает из всего, что известно о ходе его мыслей в предвоенные годы — что война очевидно начнется, и что для Германского Рейха существует три условия, при которых он может её вести и возможно даже сможет выиграть: Австрия тоже должна принимать в ней участие, социал-демократы должны сотрудничать, а Англия должна была оставаться нейтральной.

В свете этих трёх условий положение, которое неожиданно образовалось после убийства австрийского престолонаследника в Сараево, было возможно благоприятным. Война стала бы в первую очередь не немецкой, а австрийской войной, войной Австрии против Сербии. Если в эту войну Россия вступит на стороне Сербии, то во-первых наверняка Австрия будет на стороне Германии — ведь в первую очередь это же была австрийская, не немецкая война, — а во-вторых настолько же наверняка было то, что германские социал-демократы одобрят войну против царистской России. Однако в-третьих, и это было самое лучшее, Англия очевидно не вступит в такую чисто восточную войну, во всяком случае не сразу же — что было совершенно правильным предположением. Англия всегда в своей истории держалась в стороне от чисто восточноевропейских осложнений. И в этом случае её интересы не были особенно затронуты; определенное смещение веса между Австрией и Россией в пользу Австрии было бы для Англии в целом приемлемо, возможно даже желательно.

Но это всё предполагало, что война и в военном отношении останется тем, чем она собственно должна была быть в соответствии с политико-дипломатической историей её возникновения: восточно-европейской войной между Германией и Австрией с одной стороны, Россией и Сербией с другой. Ход войны, по крайней мере в начальной фазе, должен был бы выглядеть так: спровоцированная убийством в Сараево Австрия нападает на Сербию; Россия приходит на помощь опекаемой ею Сербии тем, что нападает на Австрию; Германия приходит на помощь своему союзнику Австрии тем, что нападает на Россию. Правда, в таком случае она должна считаться с тем, что на Западе Франция придёт на помощь своему союзнику России тем, что она нападёт на Германию. Но тогда на Западе Германия станет объектом нападения, и если она там будет вести себя чисто оборонительно, то она не должна будет непременно считаться с возможностью нападения Англии.

На этом представлении основывался знаменитый «бланко-чек [12] Бланковый чек (подписанный чек, в котором не проставлена сумма). », который Бетманн дал 6-го июля Австрии: если вследствие австрийской акции против Сербии дело должно дойти до войны между Австрией и Россией, то Австрия может быть уверена, «что Его Величество в соответствии с его союзническими обязанностями и его старой дружбой будет верным и останется на стороне Австро-Венгрии».

Странным образом никакими словами не было объяснено подробнее, что конкретно в военном смысле будет означать «останется на стороне Австро-Венгрии». Если буквально, то это собственно должно было означать, что Германия нападёт на Россию, если Россия нападёт на Австрию. Если бы Австрии было прямо сказано, что Германия сначала будет вести себя в отношении России чисто оборонительно, и вместо этого использует австро-российский конфликт как повод для нападения на Францию и Бельгию, то решение о войне и мире в Вене возможно было бы иным, чем оно стало в действительности.

Однако дела обстояли именно так. У германского Генерального штаба был план войны, который в любом случае начинался блицкригом против Франции, где бы ни находился политический центр кризиса, ведущего к войне. И начинался он предварительным проходом войск через нейтральную Бельгию, поскольку германский Генеральный штаб полагал (с военной точки зрения вероятно по праву), что война на сильно укрепленной с обеих сторон немецко-французской границе не предвещала блицкрига. А знаменитый пресловутый «План Шлиффена» состоял в том, чтобы обойти стратегическое сосредоточение и развёртывание французов на их восточной границе через Бельгию, напасть на них с фланга и с тыла, мощным натиском прижать их к швейцарской границе и там уничтожить.

Этот план должен был с самого начала привлечь Англию на сторону врага, потому что у Англии было две причины вмешаться в таком случае. Первая — то, что нельзя было спокойно наблюдать полное лишение силы Франции. Если сфера действия силы Германии, включая побежденную Францию, достигнет пролива Ла-Манш и будет простираться до Атлантики, то Англии будет противостоять континентальная сверхдержава, что было несовместимо с её безопасностью. Кроме того, Бельгия была страной на побережье, лежащей прямо напротив Англии. Кто господствовал на берегу Бельгии, тот угрожал Англии, особенно если речь шла о таком сильном военном флоте, какой возник у Германии при Вильгельме II. Об Антверпене всегда говорили как о пистолете, направленном в сердце Англии: так что англичане не могли примириться с оккупацией Бельгии из чисто географически-стратегических причин. Более того, на этот счёт существовала еще юридическая точка зрения, потому что европейские великие державы, включая Германию, столетиями гарантировали нейтралитет Бельгии. Сильнейший интерес в её нейтралитете был у Англии; она не могла безучастно наблюдать, как будет разрушаться её бельгийский буфер. Таким образом, Бетманн следовал плану начала войны, который уже заранее был выбит у него из рук планированием германского Генерального штаба.