Себастьян Хаффнер - От Бисмарка к Гитлеру

Бисмарк избежал этого. Он всегда старался оставлять открытым выбор Германии между Англией и Россией, возможно даже с той задней мыслью, чтобы в самом скверном случае оставить Австрию и возродить старое немецко-русское сообщество. К Средиземноморскому Альянсу, который он продвигал, сам он не присоединился, а наоборот, дружески обратился к теперь отчасти находящейся в изоляции России и заключил проблематичный «договор перестрахования». Однако от этого договора перестрахования при отставке Бисмарка, когда как раз наступил срок его продления, тотчас же отказались, и тем самым отпало последнее слабое препятствие для альянса России с Францией, которое было в стадии зарождения с 1878–1879 гг. В 1894 году он был официально заключен. И тем более теперь для Германии надо было ухватиться за старый, всё еще существовавший Средиземноморский Альянс и теснее присоединиться к Англии.

Преемник Бисмарка Каприви пытался сделать это. Сейчас едва ли еще вспоминают о заключенном вскоре после его вступления в должность англо-германском договоре обмена, по которому Англия получила Занзибар, а Германия — остров Гельголанд. Этот договор должен был стать началом большого сближения. Пока Каприви был у власти, и еще некоторое время после этого продолжались предприниматься такие попытки сближения. Отношения между Германией и её союзниками с одной стороны, и Англией с другой стороны в период так называемого нового курса до 1897 года в целом были неплохими. Об англо-немецкой вражде тогда еще не могло быть и речи. Даже когда в 1897 году было принято решение о строительстве флота и Тирпиц, архитектор германского флота открытого моря, развернул в Германии сильнейшую пропаганду флота — которая естественным образом должна была иметь антианглийскую направленность — то не было никакого германо-английского отчуждения как непосредственного её результата. Напротив, определенная группа в английском правительстве предприняла попытку, чтобы отговорить Германию от её планов по строительству флота и включению в мировую политику, и со своей стороны обезопасить себя на континенте союзной комбинацией с немцами. В годы с 1898 до 1901 снова и снова были еще англо-немецкие зондирования возможности заключения союза — о настоящих переговорах тут нельзя говорить. В конце концов они провалились. И именно в основном потому, что немцы верили: Англия нам и без того обеспечена. Если Англия уже теперь к нам «подъезжает», когда наш флот еще большей частью находится на бумаге, то тогда она по-настоящему будет готова к союзу, если мы на море станем еще сильнее.

Аргументация, которая примечательным образом напоминает о гораздо более поздних временах, а именно о германской политике Конрада Аденауэра. Когда Россия в 1952 году в ответ на предстоящее вхождение Германии в западный союз сделала предложение воссоединения Германии в обмен на нейтралитет, то Аденауэр аргументировал тем, что русские, если они уже теперь делают такие предложения, позже будут делать еще гораздо лучшие, если западные страны станут сильнее. Здесь речь явно идёт о возвращающейся склонности немецкого внешнеполитического мышления — переоценивать момент начинающегося или только лишь предстоящего усиления и верить, что так прямо и будет продолжаться. Никогда они не размышляют о том, что может произойти внезапное изменение, если пока лишь угрожающее превратится в действительность: предупредительная любезность может тогда обернуться враждебностью.

Этот переворот случился в английской политике относительно поздно, а именно лишь в 1904 году, если брать сближение с Францией, и лишь в 1907 году, что касается России. В 1904 году Англия в основном уладила свои колониальные конфликты с Францией, которые к концу девятнадцатого века еще раз опасно обострились. Ядром англо-французского колониального соглашения было то, что французы отказались от притязания на Египет, а англичане за это предоставили им свободу рук в тогда еще не колонизированном Марокко. Как раз здесь немцы попытались теперь отравить французам и англичанам радость от их нового «сердечного согласия [11] В оригинале «Entente cordiale», («сердечное согласие») — отсюда происхождение слова «Антанта». », тем что они со своей стороны — это было их первое активное вмешательство в колониальный вопрос — выступили в Марокко против Франции. Дело дошло до первого настоящего кризиса на протяжении долгого мирного времени между 1890 и 1914 гг., первого марокканского кризиса 1905 года, который начался тем, что немцы послали кайзера Вильгельма II. в Танжер, и он дал там своего рода гарантии марокканской независимости против Франции.

Этот кризис отчётливо показал недостаток координации в германской внешней политике. В 1905 году Россия была связана войной с Японией, исход которой для России был плачевным. Россия пережила первую революцию. Она на время почти перестала быть в Европе державой. В германском Генеральном Штабе, которым руководил в то время Альфред фон Шлиффен, одна из важнейших фигур немецкой политики того времени, из этого образовалась мысль о превентивной войне против Франции. Русско-французский альянс казался моментально парализованным, Россия недееспособной. Франция связала себя колониальной компенсацией вместо сближения с Англией. Теперь Шлиффену казалось, что возникла возможность использовать Марокко как предлог для того, чтобы «рассчитаться» с Францией. Он видел пришедшую возможность в односторонней войне, в которую Россия реально не вмешается, а Англия на континенте едва ли сможет играть какую-либо роль, настолько ослабить Францию, что она надолго еще не сможет больше приниматься в расчет в будущих комбинациях великих держав.

Это планирование, исходившее от Генерального Штаба, было одобрено наиболее влиятельным тогда человеком в департаменте внешних сношений — исполнительным советником Хольштайном, и он уговорил рейхсканцлера и министра иностранных дел Бюлова присоединиться к этой политике. Но Бюлов не хотел никакой войны, он желал чисто дипломатического триумфа, который убедил бы французов в том, что для них в случае реальной опасности будет бесполезен как альянс с русскими, так и соглашение с Англией, и при известных условиях он должен сделать это для будущих германских комбинаций.

Кайзер в конце концов вообще не желал никакого кризиса и уж совсем не хотел никакой войны. В противоположность многим некрасивым хвастливым заявлениям, которые он при случае делал, Вильгельм II. по сути своей обладал чувствительным, нервным и миролюбивым характером. Он очень неохотно позволил отправить себя в Танжер и в развившемся из этого кризисе всё время боялся дальнейших шагов.