Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов

Суворов возвращался с обедни веселым. Сегодня думал говорить свое обычное поучение войскам коротко, в полчаса, а проговорил полтора. И всему причиной - репнинские полки.

Едва начал Александр Васильевич говорить, как увидел: в Ряжском полку скривился господин полковник, недовольно поджал губы и Азовский. Понял, сразу же прочел их мысли:

"Опять поучение? И чего? Такой холод, а он.."

"Да, да, опять! Николай Васильевич Репнин, конечно, ничем таким не утруждали. К морозу не приучали. Неженки! Вот мне шестьдесят четыре года, а я стою в одном мундире, без перчаток - и хоть бы что. Солдат ко всему должен привыкнуть! Солдат и в мирное время - на войне!"

И сразу же мысль - проучить.

"Мои чудо богатыри - привыкшие, выстоят. А вам - впредь наука!"

И после "больницы" Александр Васильевич начал все свое поучение с самого начала.

"Каблуки сомкнуты. Подколенки стянуты. Солдат стоит стрелкой: четвертого вижу, пятого не вижу..."

Он улыбнулся, вспомнив, с какими лицами встретили промерзшие, закоченевшие офицеры репнинских полков эти заключительные слова его поучения:

"Вот, братцы, воинское обучение! Господа офицеры! Какой восторг!"

III

До утра было еще далеко, но в камердинерской уже не спали. Прошка, взлохмаченный и хмурый, сидел на полу возле таза, в котором обычно целую ночь горела свеча. Насупив брови, Прошка оправлял нагоревшую свечу. Был мрачен и зол

Повар Мишка, курносый, толстощекий, с жиденькими чернявыми усиками, лежал на тюфяке, глядел на Прошку.

Сзади за ним, у стены, виднелась курчавая седая голова и такая же седая бороденка фельдшера Наума. Фельдшер безмятежно храпел: в ближайшее время ему никакого дела не предвиделось.

- Совсем одурел старый,- сонным голосом говорил Прошка. - И без того спит мало, а ноне вовсе сна лишился: ждет. И только об нем, об этом, прости господи, жезле у него разговору... Ходит, в окна глядит - не едут ли. И знай посылает; выдь на крылец гляди. А чего теперь увидишь: темень, ночь. Ему нипочем - спал человек аль нет. Замучил.

- Так вы же, Прохор Иваныч, с вечеру хорошо дрыхли, - улыбнулся повар.

- Чую, где ночую, да не знаю, где сплю? - вопросительно глянул на него Прошка, подымаясь с полу.

- Нет, правда. Почитай, от самого обеду спали... Можно выспаться.

- Тоже скажешь: выспался. - Прошка смерил повара презрительным взглядом. - Эх ты, кастрюля! Мало ли когда что было. Да я и в позапрошлом годе спал, так и это считать? Сколь ни спать, а и завтра не миновать. Много ты понимаешь, поварешка? Я ежели и сплю, то у меня сон, коли на то пошло, соловьиный...

Он подошел к своему тюфяку, лежавшему на лавке, повалился на него и тут же захрапел.

- Соловьиный, - залился беззвучным смехом толстощекий повар. - Ой, чудак! Соловьиный! Да у тебя, брат, медвежий, а не соловьиный сон. Ишь, спит. Теперь его никакой пушкой не пробьешь!

В комнате, которая служила и спальней и кабинетом, было жарко натоплено. Суворов в одном белье и туфлях быстро ходил из угла в угол, думал.

Иногда останавливался, прислушиваясь: не звенят ли за окном бубенцы? Нетерпеливо заглядывал в окна. Но при свете двух свечей, горевших на столе, виднелись сквозь стекла только голые кусты сирени, росшие у дома.

Почему-то припомнилась такая же, почти бессонная, ночь в Яссах, после Измаила, когда приехал к Потемкину.

- Великий человек и человек великий, - повторил он свой стародавний каламбур о Потемкине.

Жил, властвовал и умер. Умер вскоре после взятия Измаила Суворовым.

Бесспорно, для русской армии Потемкин сделал много.

Он так же, как Румянцев и Суворов, добивался улучшения в обмундировании, вооружении. Он понимал никчемность всех этих солдатских буклей, косичек, петличек и пряжек. Это он сказал:

- Если б можно было счесть, сколько выдано в полках за щегольство палок и сколько храбрых душ пошло от сего на тот свет.

В этом Потемкин - великий человек. Но в делах человеческих он был только человек великий. Великий ростом. Завистливый, непостоянный.

Если бы он был жив, что сделал бы сейчас? Неужели и теперь противился бы тому, чтобы императрица пожаловала Суворову фельдмаршальство?

Вот он, долгожданный день!

После стольких лет унижения Суворов наконец - фельдмаршал.

Военная карьера Суворова развивалась туго. Все приходилось брать с бою, не так, как другим, к примеру, Репнину. Репнин в 28 лет был уже генерал-майором.

Как он надменен, Николай Васильевич Репнин! Отвратительно повелителен и без малейшей приятности. Еще так недавно, месяц назад, он придирался к Суворову, норовил приказывать, а теперь придется самому сноситься с фельдмаршалом Суворовым рапортами.

Суворов потер от удовольствия руки и вполголоса запел:

- Тебе бога хвалим...

И так за пением не приметил, как в самом деле под окном зазвенели бубенцы. Рванулся к двери.

- Прошка! Приехали!

Не дожидаясь мешковатого Прошки, сам, как был неодетый, так и проскочил через камердинерскую в сени, на крыльцо. Распахнул дверь.

У самого крыльца, мотая головами, стояла тройка лошадей. Шелестели бубенчики, говорили люди.

- Да скоро ли ты? - не выдержал, окликнул племянника Суворов.

- Иду, дяденька!

Из саней вылезал в шубе, точно медведь, племянник, сын старшей сестры Александра Васильевича Анны, Алеша Горчаков.

А Прошка, подошедший к Суворову сзади со свечою в руке, бубнил на ухо:

- Ступайте в комнаты, простудитесь. Как маленькие! Без вас внесут, никуда жезл энтот не денется...

Алеша шел уже, путаясь в длинных полах шубы. В руках он нес большой узел.

Суворов обнял его.

- Я с холоду, дядюшка!

Вошли в комнату. Горчаков положил узел на стол и вышел в камердинерскую снять шубу. Дуя в озябшие руки, вошел к Суворову в спальню.

Суворов осторожно разворачивал узел.

Мундир фельдмаршальский, шитый золотом.

- Это императрицын подарок. Маменька и Наташа мерку давали. Не знаем впору ли будет?

- Впору, впору! - улыбался Суворов, а руки нетерпеливо шарили в узле.

- Это алмазный бант на шляпу, - сказал Горчаков, когда Суворов вынул сверточек поменьше.

- А это - фельдмаршальский жезл.

Пятнадцать тысяч рублей стоит, дядюшка!

- Он мне пятнадцати миллионов дороже: в нем моя свобода! Орлу развязали крылья!

Суворов схватил стул, легко перепрыгнул через него, крикнул:

- Репнина обошел!

Поворотился, легко перепрыгнул стул снова.

- Салтыкова Николая - обошел!

- Салтыкова Ивана - обошел!

- Прозоровского - обошел!

- Долгорукого - обошел!

- Каменского - обошел!

- Каховского - обошел!

- Эльмпта - обошел!

- Мусина-Пушкина - обошел! - прыгал он через стул туда и обратно.

Племянник смеялся, глядя на шалости развеселившегося Александра Васильевича.

- Помилуй бог, легок стал: хорошо прыгаю! - улыбался Суворов, окончив свой счет.