Барбара Такман - Загадка XIV века

Собранные вместе, факты разложения производят сильное впечатление. В реальности жизнь человека представляет собой чередование черных и белых полос. В конце века испанский рыцарь дон Педро Ниньо, посетив Францию, оставил картину очаровательной буколической реальности, какой ее часто изображают на гобеленах и в часословах. Замок Серифонтен, который он посетил, располагался на берегу реки в Нормандии, он был украшен богато, «словно стоял в самом Париже». Перед замком «росло немало деревьев и кустарников. С другой стороны замка был весьма богатый рыбой пруд со створами, что закрывались на замок, и в любой день в этом пруду можно было получить столько рыбы, чтоб насытить триста персон». «Старый и недужный», но гостеприимный хозяин, Реено де Три, преемник де Вьена, адмирала Франции, содержал сорок или пятьдесят собак, двадцать лошадей всех видов для своего личного пользования, у него были леса, полные живности, крупной и мелкой, соколы для охоты над рекой, а «женой старого рыцаря была прекраснейшая из дам, когда-либо живших во Франции». Похоже, у нее были необычайные привилегии.

Эта дама «жила в доме рядом с домом господина адмирала, и между домами находился подъемный мост. Держали в домах до десяти родовитых девиц, изрядно упитанных и одетых, не имевших никаких забот, кроме как о собственном теле и об угождении своей госпоже. Представьте, сколько же там было горничных»… «Поднималась она утром одновременно со своими девицами, и шли они в ближайший лесок, каждая с часословом и четками. Усаживались в ряд и молились, раскрывая рот лишь для молитвы, затем собирали фиалки и другие цветы. Вернувшись в замок, в часовне слушали короткую мессу, после чего ели жаворонков и других жареных птиц» с серебряного блюда, наполненного едой, подавали и вино. Затем они «садились верхом на иноходцев в самой добротной и красивейшей сбруе, а с ними рыцари и дворяне, пребывавшие там, и все отправлялись на прогулку в поля. И слышалось там пение лэ, виреле, рондо, помпиент, баллад и песен всех родов, что известны труверам Франции, на разные и весьма созвучные голоса».

В пиршественном зале замка в обеденный час «каждую девицу усаживали рядом с рыцарем или оруженосцем». «Во время обеда тот, кто умел говорить, мог, храня учтивость и скромность, толковать о сражения и о любви, уверенный в том, что найдет уши, которые его услышат». Менестрели играли во время обеда, после трапезы рыцари и дамы танцевали, и длился этот танец около часа и заканчивался поцелуем. После сиесты подавали пряности и вино, а потом вся компания поднималась и шла на соколиную охоту возле реки. «И тут начиналась прекрасная охота, и было великое веселье; плавали собаки, били барабаны; взлетали в воздух вабила, а девицы и кавалеры столь радостно резвились на берегу реки, что и не описать». По окончании охоты «спешивались и доставали из корзин цыплят, куропаток, холодное мясо и фрукты, и каждый ел и пил», после чего все возвращались в замок, распевая песни.

Вечером ужинали, играли в мяч или танцевали при свете факелов до глубокой ночи, или иногда госпожа, возможно устав от развлечений, шла пешком в поля. «Тогда же приносили фрукты и вино, и, откланявшись, каждый уходил спать». Во времена падения Рима также, должно быть, наслаждались богатой жизнью и не знали тревог.

В Париже было по-другому. Дешан описывает бурную вечеринку без указания даты, которая началась с ужина в резиденции герцога Беррийского — Отель-де-Нель, после чего перешли в таверну и стали играть в кости. В числе гостей были де Куси и три герцога — Беррийский, Бургундский и Бурбон, а также «несколько добрых ломбардцев», рыцари и оруженосцы, чьи развлечения в простонародном окружении вдохновили поэта на пространное, хотя и вялое стихотворение, осуждающее азартные игры.

Дешан также ратовал за возвращение головных уборов, чтобы пощадить чувства лысых, среди которых он называет самого себя и двенадцать важных сеньоров, в том числе и сира де Куси. То, что лысина стала единственной специфической особенностью его внешности, попавшей в историю, пусть даже он и очутился в хорошей компании, де Куси не понравилось. Среди «скинхедов» оказались граф де Сен-Поль, сир де Анже, Гийом де Борд, тот, что нес орифламму при Бурбуре, и другие знаменитые рыцари и знатные слуги покойного короля. Менее счастливыми были cheveux rebourses — эти господа носили с собой гребешки и зеркала и зачесывали плеши несколькими жидкими прядями. Удивительно, что непокрытые головы в любой момент могли стать модой, если это провозглашали тогдашние денди. Стоит придумать еще какую-нибудь модную новинку, жаловался священник Джон Бромьярд, и люди начинают на нее смотреть во все глаза.

Дешана интересовали люди такие, какие они есть, а не такие, какими они должны быть. Его произведения населяют содомиты, колдуны, монахи, брюзги, юристы, сборщики налогов, проститутки, прелаты, негодяи, сутенеры и разнообразные отвратительные колдуньи. С годами его взгляд на мир стал мрачнее, возможно, это было вызвано многочисленными недугами, в том числе и зубной болью — «самым жестоким из страданий». Для поправки здоровья он советовал пить легкое красное вино, разбавленное проточной водой, и предлагал воздерживаться от крепких напитков, от капусты, мяса, фруктов, каштанов, масла и сливок, а также от соусов, приготовленных с луком и чесноком. Зимой он советовал одеваться тепло, а летом легко, больше двигаться и не спать на животе.

Хотя в случае социальной несправедливости Дешан каждый раз приходил в негодование, на человека в целом он смотрел скептически, поскольку тот, наделенный разумом, совершает глупости. Более всего он проклинал нечестивость, из которой вытекает неповиновение Богу, и гордыню — мать всех пороков, а также содомию, колдовство и сребролюбие. При новом правлении, несмотря на то, что Людовик Орлеанский пожаловал Дешану пост метрдотеля, то есть домоправителя, он чувствовал себя не на месте, поскольку был окружен легкомысленными, разряженными в пух и прах молодыми людьми сомнительной храбрости, двусмысленных поступков и неопределенных убеждений. Дешан порицал жизнь при дворе, как и деятельность правительства: по его мнению, она состояла из лицемерия, лести, лжи, предательства; там царили клевета и алчность, зато отсутствовал здравый смысл, правда боялась явиться на свет, и чтобы выжить, человеку следовало стать слепоглухонемым.

Через пятьдесят лет цель войны стала неясной, и люди почти забыли о ее причине. Хотя герцог Глостерский и английские «боровы» были все так же воинственны, денег для следующей экспедиции они найти не могли. А вот французы после неудавшегося вторжения в Англию утратили агрессивное рвение. Нарастали антивоенные настроения, впрочем, Мезьер считал, что полезно проявить враждебность против неверных. «Все христианство пятьдесят лет страдает от вашего желания расширить территорию. Кто здесь прав, кто виноват, уже не разобрать, но все христиане должны нести ответственность за пролитие рек христианской крови». Такой человек, как Мезьер, смотрел на крестовый поход не как на войну, а как на использование оружия во славу Бога.