Наталия Ильина - Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1

В 1835 г М Т Каченовский сказал, что «никто не вправе упрекать нас в равнодушии к отечественной истории; мы писали до Шлецера (говорю о времени появления в свет его Нестора); писали и пишем после Шлецера». Отмечая его вклад в развитие русской исторической мысли, ученый подчеркнул что «Шлецер познакомил нас с низшею, как называет он, критикою, заохотил рыться в летописях, приучил не все находящееся в них принимать за события исторические; но он же утвердил нас и в некоторых заблуждениях». А в отношении господствующей тональности в разговоре о Скандинавии и скандинавов заметил, что «Скандинавия IX-го, Х-го и XI-го столетии, еще сокрытая в мгле темных преданий, служит для нас сокровищницею происшествий исторических, удивительных своими подробностями, и слывет колыбелью законодательства нашего; а поздние сказания баснописцев исландских, заимствовавших многие идеи от англов, от франков и совершенно чуждых Новгороду и Киеву, мы принимаем в ряд источников нашей истории»[190].

В 1836 г Ю И Венелин в исследовании «Скандинавомания и ее поклонники или столетния изыскания о варягах» констатировал, что Байер поднял вопрос о варягах и приискал в Швеции созвучия к именам русских князей, что слово «варяги» в летописях имеет значение собственного имени народа, а не название, как считал Байер по незнанию текста ПВЛ, рода службы, что он объявил исландского скальда Снорри Стурлусона, который все основывал на сказках, да к тому же сам их сочиняя, «из всех веков и людей самым достойным веры и самым правдоподобным». Наконец, что его статья «О варягах» носит «исключительно-патриотический» характер: ибо в ней «все жертвуется для того чтобы доказать благовоспитанность рыцарства баснословной Скандинавии», «есть попытка пояснить собственно не русскую, а шведскую древность».

Одновременно с тем Венелин ведет речь об «обширных заслугах» Миллера засвидетельствованных как его изданиями, так и собранным в Сибири материалом (при этом было подчеркнуто, что в диссертации он «подкреплял» мнение Байера), «с уважением» упоминает Шлецера как издателя, но предупреждает, что надо критически воспринимать его выводы. В отношении мнения Штрубе де Пирмонт о выходе готской руси из Ризаландии ученый сказал, имея в виду манеру работы норманистов с летописью вообще: что «им понадобиться, то и станет говорить Нестор!!». И заострил внимание на способе коим Штрубе де Пирмонт представил славянского Перуна скандинавским Тором: «Так как филологический переход очень неловок от Тора к Перуну, то Перуна прежде превращает в Феруна; и выводит на изнанку, что-де готическое th изменилось в ф или n, и что-де русские изменили th в p потому, что и этолийские греки греческую θ произносят как ф!!».

Назвал Венелин и предшественников Байера - О.Верелия, О.Рудбека, Г.В.Лейбница, А.Моллера, а также шведа Г.Валлина, в 1743 г. убеждавшего, что варяги были его соотечественниками. Труд антинорманиста В.К.Тредиаковского «Три рассуждения о трех главнейших древностях российских» был охарактеризован им как «остроумная» и «веселая пародия» на словопроизводство Байера, выводившего все из Скандинавии, а по поводу Н. М. Карамзина было замечено, что он принял основные выводы Байера, Миллера, Штрубе де Пирмонт и Шлецера, хотя местами «делает им возражения»[191].

В работах Венелина, к сожалению, опубликованных спустя многие и многие годы после его кончины (1839 г.), содержится критика норманистов за их вольное обращение с источниками. Так, в сочинении «Известия о варягах арабских писателей и злоупотреблении в истолковании оных» он продемонстрировал, как академик Х.Д.Френ «в своем роде действительно драгоценном» труде «Ibn-Foszlan's» трактовал арабские известия «прямо в подтверждение Байеро-Шлецеровского учения». Констатируя, что «норманнолюбцы в арабах никакой не могут иметь подпоры», Венелин остановился на информации ад-Димашки (1256-1327 гг.), что варяги «Варенгского» моря «суть славяне славян (т. е. знаменитейшие из славян)». Но этим словам пристрастие Френа, акцентирует он внимание, придало совершенно иное звучание: варяги «живут насупротив славян», т. е. напротив славянского южнобалтийского побережья, значит, в Скандинавии.

И, как резюмировал исследователь, «мы дожили до неслыханного в летописях исторической критики подвига, т. е., что то свидетельство, которое в полной мере сообразно с Нестором опровергает все учение Байеро-Шлецеристов и громогласно объявляет славянизм варягов, приняли за главнейшее доказательство норманизма, шведизма, сего народа, за доказательство и подтверждение, говорю, того, что именно опровергается!!!!... Итак, невольно подумаешь, что потомки норманнов и их братий все присягли и решились надеть на глаза исторической публики темную завесу во всех тех местах, в которых История выражается не в пользу их предков, и попрать ногами все те бесценные единственные исторические памятники, на которых не начертаны имена их предков».

В рассуждении «О происхождении славян вообще и россов в особенности» Венелин, опять же подчеркнув, что Шлецер и его русские последователи «часто Нестора заставляют говорить и думать, чего им хочется», вполне правомерно ставил перед научным сообществом вопросы: позволительно ли Шлецеру выводить народ русь «из Скандинавии, о коем история совершенно ничего не знает? С каких пор и по какому правилу критики уполномочен он заменять глубокое молчание истории своими выдумками? Неужели это не значит высасывать из пальца?».

Обращаясь к М.П. Погодину, объяснявшему норманство варягов из русского языка, напомнил, что «ни малейшего следа шведских слов не находим в русском языке», а на его ссылку на объяснение Байером летописных имен заметил: «Байера нечего приводить в свидетели. Правда, нельзя не отдать справедливости сему мужу признанием его учености; но сия его ученость, подстрекаемая пристрастием в делах критических, вреднее и опаснее самого неведения. Прошу сказать, что можно ожидать от сего человека, который даже имена Святослава и Владимира произвел из скандинавского??!» (добавив затем, что «произведение (Resultatum) его исследований химерическое есть следствием рудбековских его догадок»).

Констатируя, что Шлецер «взялся за Нестора, на коего Байер не хотел взглянуть», весьма выразительно подчеркнул силу воздействия его авторитета на русских ученых: «Приняв на себя профессорскую важность и вид грозного, беспощадного критика, он перепугал последующих ему молодых историков; Карамзин и прочие присягнули ему на послушание и поклонились низко пред прадедами своими скандинаво-норманно-шведо-варяго-руссами!». (И что с тех пор он «служит как бы классическим руководителем для появляющихся молодых критиков».)