Наталия Ильина - Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1

В 1844 г. Г.Ф.Головачев в статье, опубликованной в «Отечественных записках» и посвященной жизни и творчеству Шлецера, именует его «великим деятелем», «истинным, добросовестным ученым». При этом уверяя, что до него «никто еще не осветил лучом критики источников нашей истории; что, кроме Байера, Миллера и Татищева, никто не предшествовал ему на этом пути, и вы изумитесь колоссальному подвигу ученого немца» во имя русской истории (по его словам, он «сознал себя историком» в России и что «пребывание в России имело благодетельное действие на его дарование»). Шлецер, подводит черту Головачев, также внеся значительный вклад в изучение всеобщей истории, мог во многом ошибаться, на многое смотрел слишком односторонне, но он «подвинул современников своих к деятельности, положил печать своего ума на современную ему Германию, - для нас соответственно, для нашей истории совершил великий труд, перед которым кажутся ничтожными труды многих из его последователей»[215].

В том же году в «Журнале Министерства народного просвещения» был помещен за подписью П.Б. (П.Г.Бутков?) многостраничный разбор первого тома исследования А.А.Куника «Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen. Erne Vorarbeit zur Enstehungsgeschichte des russischen States. Bd. I» («Призвание шведских родсов финнами и славянами. Введение в историю развития российского государства»), изданного в Санкт-Петербурге в 1844 году. Причем разбор самый доброжелательный и он подробно ведется по всем разделам книги: введению и пяти главам, что позволяло незнающему немецкий язык читателю детально ознакомиться с главными ее положениями. Так, отмечается, что «автор с негодованием опровергает несправедливые упреки гениальному историку» и «основателю русской исторической критики» А.Л.Шлецеру, во многих отношениях опередившему свой век, приведены слова Куника, что «он первый назвал историю славян (древних) существенною частью русской истории, и даже думал об истории славянского права», что он «первый панславянист и панфиннист в истинном значении слова». Особенное расположение П.Б. вызвало то, что ученый «указывает и берется проложить новый путь исследования, еще не испытанный в приложении к русской истории, но уже блистательно оправданный опытами иностранных, преимущественно германских лингвистов». Останавливаясь на характеристике этого пути, рецензент подчеркивает, что раньше «исследователи не совсем еще ясно понимали, что всякий язык... содержит свидетельства о древнейших отношениях народа, каких нельзя подтвердить историческими документами, и что русский язык таким образом есть первый и чистейший источник для национальной русской истории; его законы - исторические факты и освящены вековою давностью, и потому не могут быть опровергнуты никакими фантазиями, никакими софизмами, никаким скептицизмом».

По его мнению, норманисты от Шлецера до Круга и Погодина «строго держались исторических свидетельств, принимая филологические доказательства, как второстепенные, которые сами по себе имеют только некоторую степень вероятия, и получают доказательную силу только в связи с историческими. Представитель другого направления Эверс еще менее доверял этимологическим сравнениям: может быть, потому, что видел шаткость тогдашней филологической методы». Но сейчас все в корне изменилось, и Куник, как «ученик новой школы языкознания», возведшей в лице своего основателя Я. Гримма филологию «на степень науки точной и положительной, как история», обязуется придерживаться строгости ее методы: «Приложение лингвистики к истории... состоит не в слепых поисках корнесловия, не в пустом наборе слов, созвучных только по наружности»: напротив, автор обещает дать отчет в каждой букве, объяснять переход или изменение каждой буквы законами языка посредством аналогий». И, как констатирует П.Б., все это Куник прекрасно достиг, показав германское происхождение имен «варяг» и «русь», и тем самым положив для решения вопроса о Швеции как родине руссов «основание, которым исследования освобождаются от произвола». В целом сочинение Куника, заключает П.Б., «независимо от своего результата, останется памятным, как опыт приложения к русской истории так называемой историко-генетической методы языкознания, и в этом отношении, без сомнения, принесет свою пользу». И высказал в адрес автора лишь одно замечание: он «излагает свои исторические взгляды коротко, не более того, сколько нужно только для хода его лингвистических изысканий. Можно надеяться, что он в продолжение своих, собственно исторических исследований, подробно войдет в противоположные доказательства».

В 1844 г. на страницах семнадцатого тома «Маяка» были опубликованы письмо антинорманисту Ф.Л. Морошкину и «заметки» норманисту П.Г.Буткову. М. Н. Макаров, высоко ставя «Историко-критические исследования о руссах и славянах» Морошкина, говорил «о нелепой в основании системы скандинавского происхождения» Рюрика и его руси, о «закаленцах в скандиновамании», поклонниках «исландских бредней» и слепых обожателях «Байеро-Шлецеровых», которые по своему усмотрению «перетолковывают» летопись. Констатируя, что «у нас есть еще охотники статейно или приказно повелевающие нам занимать в язык наш слова от финнов, чухонцев, да и Бог знает от кого!», задавался вопросом: «Неужели мода немчить нас, в основании подрытая, разоблаченная во всей наготе, мода стараться онемечивать начало Руси, будет находить приверженцев между русскими, так называемыми учеными историками?».

А.В.Александров, положительно отзываясь о труде Буткова «Оборона летописи русской, Нестеровой, от наветов скептиков», отметил, что именно он открыл цели и намерения Шлецера, с предубеждением относившегося к славянам. Но вместе с тем сказав, что автор доверчиво относится к сказкам Рудбеков, Верелиев, Биорнеров, приводя их «в доказательство никогда не живших руссов в Ботнике, населенной лопью или чухнами-лапландцами», и что эти господа, как и Байер, «только увлекали в ошибки». Призывая его «бросить всех господ историков, сказочников, вовлекших вас в подобные странные ошибки и соединиться со славянскою школою», рецензент при этом напоминает, что А.Ф. Вельтман и М.Н. Макаров, «бывшие некогда ревностными приверженцами скандинавщины руссов; увидев же ошибку этой системы и несообразность ее с логикою, отложились от поклонников Байера и с честию уже ратуют в рядах славянистов». И, говоря Буткову, что «сознание ошибок не приносит никому бесчестия», в адрес Погодина Александров бросает реплику, что «в деле Науки коснения и упорства не славны вовсе» (одновременно с тем ведя речь об афоризмах Погодина о Несторе)[216].

В 1845 г. вышла работа «Современные исторические труды в России: М. Т. Каченовского, М.П. Погодина, Н.Г.Устрялова, Н. А. Полевого, Ф.В.Булгарина, Ф.Л.Морошкина, М.Н. Макарова, А.Ф.Вельтмана, В.В.Игнатовича, П.Г.Буткова, Н.В.Савельева и А.Д.Черткова. Письма А.В.Александрова к издателю «Маяка». Иллюстрируя свои размышления весьма пространными цитатами из сочинений рассматриваемых авторов, Александров отмечает, что Погодин, пристрастный «к ложной идее, наперед принятой за истинную», «горою стоит за скандинавоманию, так справедливо опозоренную Венелиным, Каченовским, Максимовичем, Морошкиным, Савельевым, Святным», что «его попытки восстановить систему скандинавского происхождения Руси оказались совершенно бесплодны» и что на нем «лежит обязанность разобрать сочинение Морошкина ученым образом, а не потешаться над добросовестным трудом бескорыстного труженика». При этом было отмечено, что Погодин наполовину отказался от воззрений Карамзина, глядевшего на Русь как на дикую пустыню, «которую надобно было еще только житворить», и что он, в 1830 г. резко критикуя «Историю русского народа» Полевого, в 1842 г. «сам берет в заем главные мысли из этой самой книги».