Мэри Рено - Божественное пламя

- Ну что ж, смотрелись совсем не плохо, верно? - спросил Александр Гефестиона. - Но самое главное - они теперь знают, кто здесь командует.

Однако, солдаты были не первыми, кому пришлось это узнать.

- Дорогой мой, - сказала Олимпия. - Пока отец не вернулся, ты должен сделать для меня одну мелочь. Ты же знаешь, как он унижает меня во всём... Диний так много для меня сделал: о друзьях моих заботился, о недругах предупреждал... А твой отец задержал продвижение его сына, просто мне на зло. Дин хотел бы, чтобы он получил эскадрон. Он очень полезный человек.

Александр слушал рассеянно; мысли его были в горах, на будущих учениях.

- Вот как? - спросил. - Где он служит?

- Служит?... Я говорю о Дине, милый! Это он полезный человек.

- Да нет же! Как зовут его сына? Он у кого в эскадроне?

Олимпия посмотрела с укоризной, но заглянула в свои записи и ответила.

- А-а, Хиракс!... И он хочет, чтобы Хиракс получил эскадрон?

- Для такого достойного человека как Дин просто оскорбление, что сын его - никто. Он так переживает, знаешь ли... Он думает...

- Он думает, что сейчас момент подходящий. Вероятно, Хиракс его попросил.

- А почему бы и нет, раз отец твой так против него настроен?! Из-за меня!

- Нет, мама. Из-за меня.

Она резко повернулась к нему. В глазах её было такое выражение, будто перед нею опасный враг.

- Я был с ним в бою. И рассказал отцу, как он себя вёл, - именно потому он здесь, а не во Фракии. Он упрям... На тех, кто находчивее его, он обижается... А если что не так - старается свалить вину на других. Отец перевёл его в гарнизонную службу, но оставил в войсках. Я бы просто выгнал, сразу.

- С каких это пор у тебя отец-то-отец-сё? Он дал тебе Печать поносить так я больше ничего для тебя не значу?!... Ты теперь не за меня больше?! За него?!

- Нет, мам. Я за людей. Если они от врагов гибнут - тут ничего не поделаешь. Но заставлять их умирать из-за дурости этого Хиракса!... Если я дам ему эскадрон, мне никогда больше никто не поверит.

Да, он уже мужчина! Когда-то давным-давно, в пещере на Самофраке, при свете факелов она увидела мужские глаза; ей было всего пятнадцать, она ещё не знала, что такое мужчина... И вот опять они, мужские глаза. Как она их любит! Как ненавидит!... Она заговорила:

- Если б ты знал, до чего нелеп... до чего смешон... Ты что вообразил? Думаешь, эта игрушка у тебя на пальце много значит? Ты же просто ученик при Антипатре; Филипп оставил тебя здесь, чтобы ты смотрел, как он правит... Ну что ты знаешь о людях? Что?!

Она настроилась на скандал, на слезы, на то что помириться будет трудно... Но он вдруг весело улыбнулся:

- Ну и прекрасно, мам. Мальчики должны оставлять серьёзные дела взрослым дядям, верно? И не вмешиваться...

Она ещё смотрела на него изумлённо, не зная что сказать, а он быстро подошёл и обхватил рукой за талию.

- Дорогая моя! Ты же знаешь, что я тебя люблю, правда? Так позволь мне управляться самому и не лезь во все эти дела. Не надо, я прекрасно во всём разберусь.

Она напряглась, окаменела... Стала говорить, что он злой-противный-жестокий-скверный мальчишка, что она теперь не знает, как ей посмотреть в глаза Дину... Но тело под его рукой расслабилось; и он знал она рада ощутить силу и твёрдость этой руки.

Чтобы не отлучаться из Пеллы, Александр даже на охоту ездить перестал. В его отсутствие Антипатр чувствовал бы себя вправе принимать решения без него. Но какое-то движение было необходимо, хотелось найти замену охотничьим вылазкам. Однажды, проходя по конюшне, Александр обнаружил старую колесницу для гонок с прыгуном. Несколько лет назад он собирался освоить этот трюк, но началась школа в Мьезе, не успел. Колесница двуконная, лёгкая, из крепчайшего дерева - орех и груша, - и бронзовые ухваты почти на нужной высоте: в этих состязаниях рослым делать нечего... Александр запряг в нее двух венетских лошадок, вызвал царского колесничего и начал учиться спрыгивать на ходу, бежать рядом с колесницей и снова вскакивать наверх.

Мало того, что это прекрасное упражнение; оно - как у Гомера!... Ведь прыгун - прямой наследник древних героев: тех, кто мчался в бой на колеснице, чтобы сражаться пешим. Теперь всё свободное время Александр тратил на освоение этого древнего искусства, и весьма в нём преуспел. Обыскали все старые сараи, нашли ещё несколько таких же колесниц, появилась возможность состязаться с друзьями... Это было здорово; но официальных заездов он не устраивал. Разлюбил он соревнования; с тех пор как заметил, что кое-кто пропускает его вперёд.

В депешах с Пропонтиды сообщалось, что Перинф на самом деле оказался крепким орешком, как Филипп и предполагал. Город стоит на мысу, с моря не ухватишь, а по суше отгорожен мощной стеной. Перинфяне, процветая на своих скалах и умножаясь числом, издавна строили город ввысь. Теперь четырёх-пятиэтажные дома поднимаются уступами, словно скамьи амфитеатра, и господствуют над крепостной стеной; а в домах этих засели пращники и лучники. Филипп, чтобы дать прикрытие своим людям, построил осадные башни в шестьдесят локтей высоты и соорудил площадку под баллисты. Его сапёры разрушили часть стены, - но сразу за ней наткнулись на новую: это первый ряд жилых домов забили камнем, мусором и грунтом. Вдобавок, как он и ожидал, неприятеля бесперебойно снабжают. Македония никогда не была серьёзной морской державой; и теперь быстрые византийские триеры, с кормчими, хорошо знающими местные воды, забрасывают в город отборные войска и расчищают дорогу транспортным судам Великого Царя. А тот честно выполняет свои договорные обязательства.

Филипп, диктовавший эти письма, умел всё изложить чётко и живо. Прочитав такое, Александр начинал расхаживать взад-вперёд, представляя себе, что он теряет, какая кампания проходит без него!... Даже Печать утешала слабо.

Однажды утром, на колесничной дорожке, он увидел, что ему машет Гарпал. Не иначе - дворцовый посыльный передал своё поручение одному из тех, кто может остановить его, не нарушая приличий; наверно, что-нибудь срочное... Он спрыгнул с колесницы, пробежал несколько шагов, гася инерцию, и подошёл. Весь в пыли, ноги до колена словно в котурны обуты... Бирюзой сияют глаза сквозь маску грязи, исчерченную струйками пота... Друзья держались поодаль; не из почтения, а чтобы не измазаться об него.

- Странно, - пробормотал Гарпал. - Вы заметили?... От него никогда не пахнет; другой бы на его месте сейчас бы вонял, как козёл...

- Спроси Аристотеля, - ответил кто-то. - Наверно в нём всё сгорает.

Посыльный доложил, что курьер с северо-восточной границы ждёт, когда принц освободится.

Он послал слугу за чистым хитоном, бегом... А сам разделся, отмылся под фонтаном во дворе конюшни - и появился в приёмной, когда Антипатр заканчивал свои расспросы. Свиток был ещё запечатан, но гонцу было что рассказать: он едва выбрался живым с нагорья за Стримоном, где граница Македонии и Фракии плутает в мешанине спорных ущелий, вершин, перевалов и пастбищ.