Джеймс Олдридж - Каир. Биография города

В архитектурном отношении пригород представлял собой смесь европейского и марокканского стилей; почти у всех больших домов были просторные балконы и пышные фасады из желтоватого, цвета пустыни, камня. Тротуары проходили под закрытыми аркадами, здесь же находились магазины, посреди широких проспектов были разбиты зеленые бульвары, построены ипподром, спортивный клуб, отель с бассейном для плавания, клубы, мечети, церкви. Главная цель заключалась в том, чтобы не только собирать аренду с этого большого нового города, но и получать доход от городской железной дороги, которая доставляла в Каир всех этих чиновников, а позднее клерков, лавочников, врачей, учителей, юристов.

В самом Каире — точнее, европейском Каире — тротуары уже давно оккупировали бедняки, пересекшие границы Эзбекие в надежде поживиться на городских улицах за счет иностранцев. Еще до Первой мировой войны можно было купить у входа в отель «Континентал-Савой» все, что угодно, — от удава до взрослого леопарда в клетке, не говоря о газетах «Нью-Йорк трибюн» или «Дейли мейл». Здесь же демонстрировали бабуина-акробата (они есть и сейчас в Каире), кувыркавшегося на спине бегущего ослика. Одна шокированная американская миссионерка пожертвовала яркие фланелевые штаны, чтобы бабуину прикрыли голый красный зад (Слейден). Самый фешенебельный район вокруг Клод-бея и северная часть Эзбекие превратились теперь в очаг публичных домов и дешевых кафе, обслуживавших в основном английских «томми». Улицы здесь были залиты огнями мерцающих электрических реклам, и из каждого кафе доносились звуки пианолы или пианино. Проститутки поджидали клиентов в переулках этого квартала.

Злачным местом были и некоторые районы Булака; вообще проституция была широко распространена по всему городу, большей частью европейскому. Центром левантийских публичных домов был квартал Род эль-Фараг, но и до этого в районе Баб аль-Лук можно было увидеть нагих египтянок, зазывавших клиентов, в связи с чем проституток в Каире часто называли «Баб аль-Луки».

Богатые европейцы и египтяне веселились с необычайной пышностью, представители средних классов жили словно хорошо упитанные «домашние боги», а солдаты напивались в кафе и дебоширили в публичных домах. Жизнь была экзотичной, бурной и удивительно скучной, к сожалению, благодушную атмосферу «портили» египтяне. Еще в 1883 году англичане обстали уйти из Египта, как только египтяне «будут способны сами управлять страной». Но египтяне понимали, что это лишь обычный предлог для продления английской оккупации. И мен но так думал и появившийся на политической сцене после восстания Араби подлинный защитник египтян, получивший образование во Франции, юрист Мустафа Кямиль.

Он мечтал о Египте, свободном от всех иностранцев, в том числе и турецкого двора, но понимал, что добьются этого не политиканы, ведущие политическую шахматную игру с англичанами в Каире. Мустафа Кямиль возлагал надежды на народ, национальное самосознание которого накалилось настолько, что он был готов к сопротивлению. Кямиль — один из немногих египетских политических деятелей, веривших, что единственно правильный путь — это обращение за поддержкой к народу. Он призывал к открытию народных школ для детей и даже вечерних курсов для взрослых по всему Египту, где они изучали бы арабский язык и арабскую культуру. В 1905 году Мустафа Кямиль основал в Каире национальную партию «Хизб аль-Ватан», лозунгом которой было: никаких переговоров с англичанами, пока они не покинут Египет.

Мустафа Кямиль несколько перегнал свой век, и его партия не выдержала испытания последовавших за этим событий. Любопытно, что Кромер вообще не упоминает Кямиля в своей книге, хотя в его время Кямиль был, несомненно, самым опасным человеком в Египте. Даже Сторрс говорит о нем мимоходом, как о второстепенном деятеле. И все же именно Мустафа Кямиль заложил основы той политики, которая в конечном итоге привела к изгнанию англичан.

Если Мустафа Кямиль был в глазах англичан «неприкасаемым», то уважали они другого человека — Саада Заглула (Кромер считал его честным молодым человеком с блестящим будущим). Саад был честным, его ожидало отличное будущее, и он пытался избавиться от англичан. Но всякое проявление активной политической деятельности в Каире, будь оно враждебным или дружественным, в конце концов душили какие нибудь «покровители». Сам великий Саад Заглул находился под покровительством принцессы Назли, племянницы Исмаила, и был ее стряпчим. Принцесса Назли баловалась политикой, хотя и считала себя слишком большой аристократкой, чтобы лично участвовать в политической жизни; зато она покровительствовала другим.

Принцесса принадлежала к кругу королевской богемы, говорила на четырех языках, даже немного по-арабски, и не боялась приглашать мужчин в свой салон. Стены ее приемного зала были оклеены страницами иллюстрированных журналов, и, пока посетитель ожидал появления принцессы, абиссинский слуга услаждал его слух игрой на пианоле, исполняя «Дом, родной дом». Назли была по-европейски воспитанной, культурной женщиной, но в то же время и убежденной мусульманкой; Китченера, которого она знала еще молодым капитаном, Назли именовала своим «приятелем-переростком». В политике она придерживалась проанглийской ориентации, тогда как Заглул, мужественно сражавшийся при Тель эль-Кебире, был ярым противником англичан. Саад глубоко погряз в этих фешенебельных салонах, особенно после того, как женился на дочери бывшего премьер-министра Мустафа-паши, близкого друга Кромера.

Ему все же удалось преодолеть соблазны англо-турецкой политики и остаться подлинным египтянином. Благодаря четкой политике Саада Заглула и его последователей, а также народной поддержке этой политики лорд Китченер (сменивший сэра Элдона Горста на посту резидента) был вынужден созвать в Каире Законодательное собрание. Египет в подражание англичанам начал свою парламентскую жизнь.

До самого ухода англичан из Каира политическая жизнь Египта определялась отношениями между английским резидентом, премьер-министром, парламентом, двором и политическими деятелями. Бесконечные встречи представителей одной группы с деятелями другой группы, личные беседы, хождение из учреждения в учреждение, из парламента во дворец, из дворца в резиденцию, из резиденции в салоны политических деятелей — вся эта каирская политическая карусель напоминала итальянскую оперетту, которая разыгрывалась под гневный аккомпанемент национального движения. Иностранцы в Каире (за исключением наиболее дальновидных) издевались и смеялись, как египтяне учатся управлять страной в духе европейского парламентаризма.