Виктор Болдак - Кащей - Германарих?

1.Бранная кличка «кащей» (пленник, раб) ни в коем случае не могла быть дана тюркоязычным врагам (русские боролись с набегами крымцев до XVIII века, а хивинцев - до XIX, но за полтора тысячелетия никого кащеями не называли). Потому что и в брани есть свои закономерности (речь идет об устойчивых ругательных оборотах, которые могут существовать сотни лет в фольклорном памятнике). Нельзя одним и тем же словом назвать и врага, и друга, и самого себя. Если человек говорит: «Попал я в полон и десять лет был кащеем у этих...», то дальше могут звучать какие угодно существительные и эпитеты, но слова «кащей» среди них не будет, иначе слушателям речь будет непонятна. Так что реальный Кащей – какой угодно национальности, но не тюрк.

2. Фольклору свойственно описывать необычное. Гунны и булгары были кочевниками, с бытом, резко отличающимся как от славян, так и от других, известных славянам племен, однако описания «Кащеева царства» очень небогаты (в былине и «второй» сказке их нет вообще) и с гуннами не коррелируются. Аммиан Марцеллин [1993: 391-392] пишет поразившие его подробности о «гуннах, словно приросших к лошадям», о кибитках, «незнании огня» (умении обходиться без костров зимой) и т.п. Где столь красочные детали в русском фольклоре? Во «второй» сказке у Кащея, правда, есть волшебный конь, но Иван нашел лучше его. И это все.

3. Внешность. Аммиан Марцеллин, а также Иордан [1997: 85] передают впечатления очевидцев, впервые увидевших монголоидов-гуннов (похожи на чурбаны, щеки изрезаны железом и т.п.). Но ведь точно такое же впечатление они должны были произвести и на славян. Почему же «бояны» и «кощунники» промолчали по поводу внешности главного злодея русского фольклора? Получается, что внешне Кащей и его войско выглядели вполне европеоидно. «Народные сказки воздерживаются от воспроизведения внешнего портрета Кащея. Лишь в исключительных случаях она характеризует его старым и седым стариком “с длинной бородой”... с клыками “как у борова”... , называет “старым псом”..., представляет “Сам с ноготок, борода с локоток” и т.п.. Однако, он может выглядеть и иначе: молодым, могучим, под стать богатырю, способным поднимать меч “в пятьсот пуд”, сражаться с противниками один на один и побеждать. В большом же количестве вариантов судить о внешности Кащея не представляется возможным – это эфемерное существо, которое летает, висит на одном волосе, горит и не сгорает в огне и т.п.» [Новиков 1974: 217-218]. Следует заметить, что все три как будто противоречивых портрета Кащея (седой старик, могучий богатырь, «эфемерное существо») совершенно точно подходят к историческому Германариху-Востроготу. Тот в период своего наивысшего могущества был очень стар, но был предводителем грозных богатырей и, значит, по закону жанра, сам был великим поединщиком. А самого его мало кто из славян и видел; для большинства он так и остался чем-то эфемерно-зловредным.

4. «Женщины – пленницы Кащея – составляют главный и, в сущности, единственный предмет его хищений. Однако, нужно сразу оговорить, что желания Кащея в этом отношении небезграничны. Напротив, он стремится овладеть только одной женщиной, к которой сохраняет удивительное постоянство, привязанность и доверие и от которой стремится добиться также ответного внимания и благосклонности» [там же: 195]. Трудно себе представить что-либо, более непохожее на печенегов и половцев последующих веков, которые, во время своих набегов, хотя и захватывали в плен и женщин тоже, но в «постоянстве, привязанности и доверии» к ним никак замечены не были.

Таким образом, нет никаких оснований считать прототип Кащея тюрком, хотя имя это безусловно тюркское.

Таким образом, в результате анализа всех источников удалось установить следующее:

1.Кащей Бессмертный русского фольклора ни в коем случае не может считаться персонажем, происхождение которого относится к глубокой древности. Подтверждением этому служит как отсутствие у него волшебных или каких-либо других способностей, которыми обычно обрастают древние фольклорные персонажи, так и локальность этого образа – он практически неизвестен за пределами восточнославянской территории. Поскольку персонаж с этим именем (и в сходных сюжетах) фигурирует и в самой древней русской былине, и в самых поздних волшебных сказках, формирование этого фольклорного образа можно уверенно датировать первой половиной I тысячелетия н.э.

2. Именно в этот период III-IV вв. н.э. по соседству с территорией восточных славян располагалось протогосударственное образование – союз остроготов, возглавляемое, по данным древних историков, его вождями: Германарихом и Винитарием. Отношения между славянами и готами, по тем же данным, были далеко не дружественными и, несомненно, именно вскоре после столкновения с остроготами славяне резко изменили свой образ жизни – вместо экономики, не европеоидно.

С учетом всего сказанного, можно прийти к выводу: сказочный и былинный Кащей восточнославянского фольклора имел реальный прототип в лице исторического «короля» остроготов Германариха и (вероятно) Винитария. Таким образом, при изучении ранней истории восточных славян, можно привлечь в качестве источников эти фольклорные сюжеты.

Таким образом, для решения задачи реконструкции последовательности событий III-IV веков в Причерноморье имеются три группы источников:

Письменные – «Римская история» Аммиана Марцеллина IV в., «Гетика» Иордана VI в. и некоторые другие.

Данные об археологических культурах этого и смежных периодов.

Памятники фольклора восточнославянских и западноевропейских народов:

«Слово о полку Игореве» (в той его части, которая основана на древнерусском фольклоре);

восточнославянские сказки, персонажем которых является Кащей;

русские былины, сюжеты которых восходят к данному времени: «Иван Годинович» и некоторые другие;

западноевропейские эпические произведения: «Старшая Эдда», «Песнь о Нибелунгах», сказания о Дитрихе Бернском.

Только сопоставлением всех этих источников можно получить картину исторических событий указанного периода. Следует, однако, заметить, что весьма немногие исторические исследования могут претендовать на роль абсолютной истины, даже и те, которые не используют в качестве источников данные фольклора. Поэтому предлагаемая ниже реконструкция по необходимости будет более или менее гипотетичной (в частности, – предполагаемое отождествление Германариха и Винитария). Однако можно надеяться, что этой гипотетичности здесь будет все-таки менее, а не более, чем у других исследователей этого периода.