Кристофер Марсден - Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга

Для некоторых нелицеприятных оценок Макартни было основание. Да, она была расточительна — но ее преемники на русском троне имели много причин благодарить ее за это. Да, она была тщеславна, а иногда и сурова, и это хорошо доказывает случай с госпожой Лопухиной. Лопухина была хорошенькой, слишком хорошенькой, чтобы это было безопасно в подобных обстоятельствах, и однажды появилась на балу — из бравады или но недомыслию — в розовом платье и с розовыми розами в волосах, тогда как в розовом была сама Елизавета, а этот цвет запрещалось использовать придворным дамам, поскольку он был любимым цветом императрицы. На виду у всех придворных Елизавета заставила Лопухину встать на колени, приказала слугам принести пару ножниц и срезала злосчастные розы вместе с локоном волос, на которых они держались. После этого Елизавета отвесила Лопухиной пару свирепых пощечин и отправилась танцевать дальше. Когда ей доложили, что несчастная девушка упала в обморок, Елизавета просто пожала плечами и произнесла: «Она только получила то, что заслужила, маленькая дурочка».

Да, Елизавета была тщеславна, и это ее качество проявилось еще ярче, когда она стала старше и красота ее увяла; в последние годы жизни она была капризной и щеки ее камеристок часто алели от пощечин. Но императрица быстро прощала и в глубине души была добрым человеком. Ей доставляло удовольствие выступать в роли миротворца — так же как и в роли свахи. Императрица ненавидела кровопролитие, плакала при каждом известии о победе своей армии (ее эмоциональную слабость Анна Иоанновна никак не могла понять), не разрешала казнить опальных политиков, заботилась о хорошем обмундировании солдат и, когда узнала, что Лиссабон разрушен землетрясением 1755 года, повелела отстроить часть города за свой собственный счет, хотя Россия не имела никаких дипломатических отношений с Португалией.

Лорд Макартни пишет о неразборчивости. Это можно понимать либо как неразборчивость в средствах достижения цели, либо как неразборчивость в любовных связях. Первое следует сразу же отбросить — при всех своих недостатках Елизавета была безукоризненно честным человеком. А вот насчет любовных связей приходится признать, что, изобразив ее в обнаженном виде еще совсем маленькой девочкой, Каравак точно предсказал ее позднейшую нескромность — однако, если судить с чисто арифметической точки зрения, ее любовный список гораздо меньше, чем список Екатерины, которой Макартни восхищался. Он пишет о невоздержанности. Может быть, но не в смысле алкоголя. Малодушие? Вряд ли — несчетное число раз она демонстрировала свое мужество, так же как и щедрость. Непостоянство? Это может показаться невероятным, но она сохраняла привязанность даже к своим оставленным любовникам.

А вот в чем нельзя усомниться — так это в том, что Елизавета отличалась редкой леностью. Ничто не доставляло ей большего удовольствия, как сидеть или лежать в нижнем белье, беседуя со своими дамами. Главными среди этих дам и центром всех дворцовых интриг были Мавра Егоровна Шувалова, Анна Карловна Воронцова, Настасья Михайловна Измайлова и некто Елизавета Ивановна, таинственная и вызывающая некоторое подозрение пожилая женщина, которую императрица использовала для различных щекотливых поручений и кого проницательный граф Строганов назвал «министром странных дел», по аналогии с постом канцлера, который был министром иностранных дел. За исключением воскресных дней и выходных, императрица редко покидала свои апартаменты, хотя двор должен был являться в шесть часов в прихожую независимо от того, выходила к ним императрица или нет. Придворные дамы, чтобы скоротать эти скучные часы, играли в карты.

Жизнь Елизаветы была крайне неупорядоченной. В то время как распорядок дня предусматривал для придворных дам обед в полдень, ужин в шесть, а сон в десять, сама императрица часто обедала в 5 —6 часов дня, спала после обеда час или два, ужинала в час или три утра и отправлялась в кровать после восхода солнца (часто даже в семь часов). Когда Елизавета уходила к себе, то часто лежала не засыпая, в то время как с полдюжины ее дам тихо переговаривались у кровати, мягко щекоча ей подошвы [20] Императрица боялась заговоров и приказывала фрейлинам ночью не давать себе спать. (Примеч. пер.) . Очень многие стремились попасть в постоянный состав щекотальщиц, поскольку эти вечерние часы давали превосходную возможность передать личные просьбы и испросить милость для кого-либо.

Спальня императрицы была во власти таинственной фигуры по имени Василий Иванович Чулков, бывшего истопника при дворцовых печах, которого подняли до звания камергера. Каждый вечер он приходил с матрасом и подушками и проводил, словно собака, ночь у изножья кровати императрицы. На рассвете, когда после ухода щекотальщиц приходили Разумовский, Шувалов или кто-либо, кто был в данное время фаворитом, Чулков оставался в комнате. В полдень Елизавета поднималась с кровати и очень часто находила Чулкова сладко спящим. Рассказывают, что она его обычно будила, вытаскивая подушку из-под головы или щекоча у него под мышками. Обычно он, поднявшись, гладил ее плечо, называя «дорогой белой лебедью».

Но хотя умственно императрица и была ленива и почти не способна сосредоточиться, ее физическая энергия была неукротимой.

Елизавета очень любила танцевать. Это было частью ее натуры; ее жизнь сама была словно танец. Все современники признают ее несравненной и наиболее грациозной танцовщицей своего времени — и императрица следила за тем, чтобы двор имел возможность в этом убедиться. Балы проходили очень часто. Элегантная сдержанность менуэта, который впервые появился в Париже в 1650 году, стала популярной в Санкт-Петербурге так же, как и прочих европейских столицах. На своих придворных балах Елизавета чередовала его с кадрилью, с английским придворным танцем, который она очень любила, с полонезом и дикой русской пляской. Ни мало ни много — четыреста пар обычно принимали участие в балах в огромных помещениях дворца, благоухающих от цветущих апельсиновых деревьев и охлаждаемых иллюминированными фонтанами и каскадами.

Для того чтобы придать своим балам более официальный дух, императрица поддерживала существовавшую со времен Анны Иоанновны традицию кадрилей в маске. Обычно на балу было четыре кадрили; в каждой участвовало двенадцать — шестнадцать пар, помимо ведущей пары. Каждую кадриль следовало танцевать в отдельной маске. К примеру, в 1739 году, во время одной из свадеб при дворе Анны Иоанновны в первой кадрили, которую вели жених и невеста, все были одеты в оранжевое домино, маленькие оранжевые шапочки с серебряной кокардой; маленькие кружевные рюши оранжевыми тесемками были повязаны вокруг шеи. Во второй кадрили, которую вела Елизавета, все были облачены в зеленые домино с золотыми кокардами. Во время третьей кадрили танцующие были в розовом и с серебристыми кокардами. Перемена нарядов сделала бы праздник веселее, но, к сожалению, жесткий этикет по рангу и следованию иногда весьма мешал живости процессии. Когда Екатерина в 1744 году впервые прибыла в Петербург, она пришла в восхищение от великолепной и увлекательной жизни двора, но горько сетовала на «неприятные» балы.