Кристофер Марсден - Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга

Сохранившаяся в Академии художеств модель показывает, что монастырь, который в наши дни представляет собой крестообразное сооружение с двенадцатью сторонами и с собором посредине, по первоначальному замыслу должен был включать в себя невообразимо высокую колокольню перед собором, в основании которой должны были находиться огромные ворота. Колокольню так и не построили, но наиболее важная часть проекта Растрелли, в котором рококо сочетается со стилем старых укрепленных московских монастырей, была воплощена в жизнь.

Монастырь занял свое место как в истории, так и в географии, после вариаций более раннего времени на ту же тему. К этим вариациям можно отнести выполненный в стиле петровского барокко монастырь Александра Невского, расположенный на том же берегу Невы примерно в одной-двух милях на юг. Работы над внутренним убранством монастыря Александра Невского продолжались даже в описываемое время: в 1752 году Елизавета пожаловала продукцию недавно открытых серебряных рудников в Колывани — примерно в 3250 фунтов весом — на украшение гробниц покоящихся в соборе святых. В соборе Смольного монастыря Растрелли снова воплотил традиционный русский принцип «пяти куполов»: вокруг массивного центрального купола возвышаются четыре башни с луковками на вершине. Можно спорить — шедевр это или нет, но из всех созданий Растрелли этот собор является наиболее русским.

Название «Смольный» происходит от названия «Смольный двор», который располагался на этом месте раньше — здесь для нужд Адмиралтейства со времен Петра очищалась смола, полученная из сосновых деревьев. К слову, не следует путать монастырь Растрелли с расположенным неподалеку Смольным институтом благородных девиц для дочерей дворян, построенным при Екатерине II. Так случилось, что этот институт стал штабом большевистской партии между августом и октябрем 1917-го, из-за чего название «Смольный» заняло постоянное место в истории.

Растрелли суждено было завершить свои работы в Санкт-Петербурге там же, где они начались. Вспомним, что в самом начале своей карьеры, в 1732 году, он построил для Анны Иоанновны «третий» Зимний дворец на берегу Невы. Во время правления Елизаветы он вносил в него разные изменения, а в 1746 году добавил крыло.

Но здание уже выглядело анахронизмом и не соответствовало величию правления. И потому в 1754 году дворец разобрали и издали указ, разрешавший населению увозить остатки. Растрелли в это время спешно построил большой деревянный дворец между Мойкой и Адмиралтейством. В июле того же года начались работы над новым постоянным дворцом на месте старого — и это был Зимний дворец, который стоит в наши дни. Обстоятельства возведения дворца заставляют вспомнить о первых годах строительства Санкт-Петербурга. На работах было занято столько людей, что им приходилось ютиться в примитивных укрытиях посреди болотистых лугов. И снова из-за плохого питания и плохой воды многие умирали. Говорят, что при возведении нового Зимнего дворца было использовано 140 тысяч бочек известки и мела.

Мнения по поводу преимуществ и недостатков этого огромного сооружения очень разнятся. Некоторые критики отзываются о дворце с восхищением, другие же — и среди них Грабарь и Рео — находят в нем недостатки. Зданию определенно недостает легкости, а его пропорции неудобны, поскольку, имея всего около семидесяти футов в высоту, в длину оно протянулось на четыреста пятьдесят футов. Расположенный внизу по стене ряд ионических колонн поднимается с фундамента, зрительно несколько увеличивая высоту здания. Верхний ряд коринфских колонн поднимается на два этажа в высоту. С точки зрения большинства критиков украшений здесь слишком много; создается впечатление, что внутренние украшения дворца распространились на здание и снаружи. «Как в онере», — говорит Рео, который считает ряд колонн слишком частым, а рамы окон тяжеловесно украшенными. Подобные замечания вызывают и ряды стоящих и сидящих фигур, чередующихся с массивными цветочными вазами. Эти фигуры размещены на каждом углу, на парапете и на крыше — здесь они стоят словно гигантские кегли.

Из XVIII века до нас доносится негодующий голос Урэксхолла. «Он слишком большой, — говорит он о Зимнем дворце. — И очень сухой. Такое впечатление, что для планирования этого здания призвали Джона Ванбру, настолько разительно сходство с его стилем. Здание не завершено, как и почти все в России». Здесь он прав — из соображений экономии цари более позднего времени лишили дворец того, что придавало ему легкость. Цвет здесь играет большую роль в общем замысле, чем в других работах Растрелли. Но на протяжении примерно столетия несчастный дворец сверху донизу покрывала однообразная монотонная темно-красная краска, что придавало зданию тяжеловесный вид. А поначалу оно было бирюзово-голубым (или, по мнению других специалистов, оранжевым); у него были белые колонны и белые дверные рамы, а также серебристый орнамент, созданный самим Растрелли.

О внутреннем убранстве мы можем сказать немного, поскольку пожар 1837 года уничтожил большую часть созданных при Елизавете украшений, над которыми работали такие художники, как Ле Принс, отец и сын Градизи и Фонтебассо. Из того, что избежало огня — превосходная Иорданская лестница, по которой царь обычно спускался, чтобы присутствовать на водном крещении в ледяной проруби на Неве, освященная в 1761 году дворцовая церковь и галерея, резные украшения для которой выполнил Дункер. Все это несет в своем характере что-то елизаветинское.

Проходя мимо, трудно не отметить, что дворец всецело принял на себя роль главной части города. Описывая сооружения, воздвигнутые после Петра I, мы почти не имели возможности рассказать о зданиях, которые не находились на Адмиралтейском острове или восточнее его — и даже о самом Адмиралтействе и о столь отдаленном сооружении, как Смольный монастырь. К примеру, на Васильевском острове, где поначалу столь энергично начали воздвигать дома, строительство почти замерло. Кроме ряда добрых строений на набережной и еще одной улице, весь этот район все еще состоял из деревянных домов, построенных примерно на одинаковом расстоянии друг от друга, на улицах, пересекающихся под прямым углом. Планировка весьма напоминала американскую, причем еще и тем, что улицы, идущие с севера на юг — их называют «линии», — имели не названия, а номера; эта система сохранилась до сих пор.

В елизаветинские времена сеть каналов, оставшуюся в наследство от Петра, пытались превратить в «Новый Амстердам». Каналы пересекали улицы посредине, «но, — как заметил один путешественник, — из-за того, что земля имеет ровную поверхность, вода в каналах в летнюю жару застаивается и становится просто отвратительна; они ни на что не годны, правильнее было бы засыпать их землей». Что и было сделано через некоторое время. Северная часть Васильевского острова оставалась практически в первозданном виде. Даже большой парк, засаженный деревьями, «для удовольствия горожан всех сословий», еще во времена Екатерины I можно было засевать. Остров был связан с противоположным берегом наплавным мостом, который протянулся от дворца Меншикова к месту западнее Адмиралтейства; этот мост существовал еще во времена Анны Иоанновны. Через Фонтанку вело шесть мостов, а через Мойку — четыре. Примерно двести улиц имели официальные названия, которые были закреплены за ними в 1753 году. А начиная с 1760 года на Петропавловской крепости привезенные из Кельна часы начали мелодично отбивать время над водной гладью.