Шарль де Голль - Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946

В ту область, куда ринулись вышедшие из подполья газеты Сопротивления, пытались пробиться и другие издания, для чего им требовалось официальное разрешение. Я выступал за то, чтобы они получали его, каждый раз, когда речь шла о предприятии, имевшем достаточно средств для достижения успеха. «Фигаро», которая во время оккупации южной зоны была, как говорится, «потоплена», вновь начала выходить за два дня до освобождения столицы. Несмотря на то, что ее владелец не имел на это права, я сделал все необходимое, чтобы он мог, тем не менее, издавать свою газету. Издания «Л'Эпок» и «Л'Ордр», переставшие выходить во время оккупации, чтобы не быть под контролем врага, получили разрешение на возобновление деятельности и, следовательно, на свой лимит бумаги. Что касается «Ля Круа», выходившей некоторое время в южной зоне после прихода немцев, я решил, что ничто не мешает ее возрождению, поскольку многие из ее редакторов участвовали в Сопротивлении. Новым газетам, таким, как «Ле Монд», «Пари-Пресс», «Ле Нувель дю Матэн», «Ля Депеш де Пари» и многим другим, я дал разрешение на начало деятельности. Мне казалось правильным и необходимым, чтобы французская пресса могла широко и свободно освещать различные точки зрения.

Тот же ураган свободы потрясал литературные и артистические круги. Многие писатели оказались в числе первых, втянутых в эту войну, нужно сказать, что большинство, и зачастую самые великие из них, встали на сторону Франции, показывая себя с самой прекрасной стороны. Но иные, увы, оказались в стане противника со всей мощью своих идей и таланта. И против них поднялась сейчас волна негодования особенно потому, что всем было хорошо известно, к каким преступлениям и к какому наказанию их красноречие подтолкнуло многих и многих несчастных. Суды приговорили к смертной казни нескольких известных писателей. Если они не служили врагу прямо и преданно, я принципиально смягчал им приговор. В противном же случае — единственном! — я не счел себя вправе подписать помилование, ведь в литературе, как и во всем остальном, талант означает ответственность. Чаще всего суды выносили достаточно мягкие приговоры, но все необдуманные или непоследовательные судебные решения становились поводом для громогласного общественного осуждения и дискредитации, в особенности тех деятелей литературы и искусства, которые получили широкую известность. Естественно, соперничество порождало клеветнические слухи, нередко приводящие к досадным ошибкам и прискорбным последствиям. Короче говоря, в мире литературы и искусства небо было затянуто грозовыми тучами.

Французская академия была этим крайне озабочена. Но она и сама стала объектом для нападок. «Нужно ли распустить Академию?» — под таким лозунгом проходила кампания, вызвавшая множество откликов. Повсюду обсуждалось преступное поведение многих членов Академии и широкого круга ее слушателей. Ко мне обращались с настойчивыми просьбами применить власть и обновить состав Академии или даже распустить ее. Эта кампания сопровождалась большой шумихой в прессе.

Постоянный секретарь Академии, знаменитый и смелый писатель Жорж Дюамель, ввел меня в курс проблемы. Он обрисовал мне трудности, которые пришлось преодолеть при поддержке нескольких членов Академии, чтобы во время оккупации не дать им занять неправильную позицию, когда на академиков оказывалось сильнейшее давление. Теперь для возобновления своей деятельности Академии пришлось преодолеть значительные препятствия. Должна ли она исключить из своих рядов или, по крайней мере, «заморозить» членство тех, чья репутация не была безупречна, и тех, кто находился под следствием? Сколько же споров предстояло выдержать по этому поводу! С другой стороны, около дюжины академиков умерло с 1939, их места оставались свободными. Конечно, сейчас уже можно было бы перейти к выборам, но как добиться кворума? Самое главное, приходилось опасаться того, что само учреждение после стольких потрясений и расколов сможет возродиться лишь с огромным трудом. Но в таком случае, как может Академия остаться образцом французской мысли, языка, литературы, которым она должна быть по своему предназначению и в качестве которого она внесла такой неоценимый вклад в блистательную славу нашей страны? «Все уладилось бы легче, — сказал мой знаменитый собеседник, — если бы Вы сами вступили в Академию».

После долгих раздумий я отклонил это предложение. «Глава государства, — ответил я Жоржу Дюамелю, — является покровителем Академии, как же он может стать ее членом? И потом, де Голль, и Вы это знаете, никогда не станет вступать в какие-либо организации, входить в какие-либо группы, объединения или получать какие-либо отличия и привилегии. Таким образом, в высших интересах нации Академия должна вновь взять на себя присущую ей роль. В мои намерения входит ничего не менять в ее структуре, данной ей Ришелье, и помимо тех случаев наказания, о которых Вы знаете, гарантировать Вашему сообществу независимость и безопасность. Тем не менее, я считаю, что она должна правильно оценивать и учитывать те из ряда вон выходящие обстоятельства, в каких мы оказались, чтобы возобновить свою деятельность на новой основе. Раз многие кресла оказались свободны, почему бы Академии не прибегнуть к чрезвычайной процедуре и не приостановить на какой-то срок действие правил приема? Почему бы ей не призвать в свои ряды нескольких выдающихся писателей, которые этого достойны и в испытаниях проявили себя борцами за свободу мысли и Франции? Ее престиж и ее популярность, я уверен, от этого только выиграют».

Однако, несколько дней спустя, когда я собрал всех академиков, я убедился, что если мои успокоительные обещания были приняты легко, то совсем не так обстояло дело с предложениями по обновлению Академии. В итоге Академия, успокоенная восстановлением повсюду порядка, все же вернулась к прежней жизни. Со своей стороны, я радовался тому, что это ценное учреждение вновь оживало, хотя и сожалел, что она не смогла вся целиком на должном уровне воздать почести освобождению Франции.

Так, благодаря прогрессу в социальной сфере, обретению свободы, свершению правосудия и деятельности властей, нация пришла в себя. После всех потрясений войны началось постепенное выздоровление. Однако оно было бы попросту невозможно, если бы страна не восстановилась материально. Если бы в тот момент, когда фортуна начала нам улыбаться, наши финансы иссякли, а наша экономика была развалена, это разрушило бы и статус Франции, и порядок внутри страны, и наше будущее. Если же, напротив, несмотря на ужасающие условия нашего положения, власть сможет обеспечить прочную базу для возрождения, то все остальное со временем восстановится. Речи не было, естественно, ни о каком талисмане или волшебной палочке! Подействовать могли только решительные меры.