Александр Островский - Кто поставил Горбачева?

«Несколько групп первых секретарей обкомов, – пишет М. С. Горбачев, – посетили меня. Призывали занять твердую позицию и взять на себя обязанности генсека. Одна из таких групп заявила, что у них сложилось организационное ядро и они не намерены больше позволять Политбюро решать подобные вопросы без учета их мнения» [2719].

Особого внимания в этом свидетельстве М.С. Горбачева заслуживают слова о том, что к весне 1985 г. часть секретарей обкомов, стремившихся к переменам, имела «организационное ядро». А поскольку партийная номенклатура лучше, чем кто-нибудь понимала тотальный характер контроля над советским обществом со стороны КГБ, это дает основание думать, что Комитет государственной безопасности имел самое непосредственное отношение к консолидации сторонников перемен среди секретарей обкомов.

«Уже тогда, – писал В.В. Гришин, – фактически сформировалась группа в руководстве партии, которая решила взять власть в свои руки. На мой взгляд, в эту группу вошли Горбачев, Лигачев, Рыжков, а также поддерживавшие их Соломенцев и Чебриков… Самой активной фигурой в этом деле был Лигачев» [2720].

По всей видимости, об этой подготовке стало известно председателю Совета Министров Н. А. Тихонову.

«Как-то незадолго до кончины генсека Черненко, – пишет М.С. Горбачев, – Чебриков, возглавлявший в то время КГБ, поделился со мной содержанием беседы с Тихоновым, пытавшимся убедить его в недопустимости моего избрания на пост Генерального секретаря. Чебрикова поразило, что Тихонов никого, кроме меня, не упоминал, из чего Чебриков сделал вывод, что премьер сам был готов занять кресло генсека [2721].

В. Легостаев утверждал, что 27 февраля «Горбачев и Лигачев посетили в больнице Черненко» [2722].

Вспоминая этот эпизод, М.С. Горбачев и Е.К. Лигачев не указывают, когда именно он имел место, отмечая лишь, что это было за день до заседания Политбюро [2723]. Д.А. Волкогонов, который имел доступ к протоколам Политбюро, писал, что М.С. Горбачев и Е.К. Лигачев проинформировали высший орган ЦК КПСС о своей встрече с К.У. Черненко 7 марта [2724].

Это дает основание думать, что визит имел место не 27 февраля, а 6 марта.

Почему важна эта датировка?

«Как потом рассказал Лигачев, Черненко выглядел «лучше, чем мы предполагали», обнаружил «ясный ум», намеревался скоро «вырваться» из больницы. То же самое подтверждает и Анна Дмитриевна, регулярно навещавшая мужа».

Из воспоминаний Е.К. Лигачева явствует, что во время этой встречи обсуждался вопрос о подготовке очередного пленума ЦК КПСС [2725], а из воспоминаний М.С. Горбачева, что именно тогда окончательно было принято решение не выносить на него вопрос о научно-техническом прогрессе [2726]. Протокол заседания Политбюро зафиксировал также, что в ходе беседы с К.У. Черненко рассматривался вопрос о подготовке очередного партийного съезда [2727].

Это свидетельствует о том, что хотя в начале марта К.У. Черненко был плох, но еще находился в здравом рассудке и был способен принимать решения.

На следующий день («за три дня» до смерти), видимо, накануне заседания Политбюро он позвонил А. А. Громыко и спросил: «Не следует ли мне самому подать в отставку?» Андрей Андреевич предложил ему не делать этого [2728].

Если верить Д. Мэтлоку, в первых числах марта в Вашингтоне были получены сведения о смерти К.У. Черненко [2729]. Подобные слухи уже периодически появлялись и в СССР [2730], и за границей [2731]. Но если до этого администрация США никак не реагировала на них, на этот раз (8 марта) Д.Мэтлок направил помощнику президента по национальной безопасности записку «о том, что, хотя последние слухи, по-видимому…, не соответствуют истине, все же отнюдь не преждевременно для президента решить, поедет ли он в Москву на похороны, когда придет их черед» [2732].

Это означает, что, по мнению администрации президента, с 8 марта счет событий пошел на дни.

«За несколько дней до смерти, – пишет Е.И. Чазов, – в связи с гипоксией мозга у К. Черненко развилось сумеречное состояние. Мы понимали, что дни его сочтены. Я позвонил Горбачеву и предупредил, что трагическая развязка может наступить в любой момент» [2733].

В. Легостаев, опиравшийся на рассказ жены К.У. Черненко, писал, что Анна Дмитриевна регулярно «навещала мужа в больнице». «Приходила обычно после полудня, к чаю». «После полудня, к чаю» – вероятно, означает полдник, т. е. около 16.00 [2734].

Воскресенье 10 марта 1985 г. Е. И. Чазов почти весь день провел у постели генсека. «Утром, – вспоминает он, – в больнице меня по телефону разыскал М. Горбачев. Разговор не клеился, я лишь сказал ему, что вряд ли Черненко переживет этот день» [2735].

По утверждению Е.И. Чазова, «в три часа дня» К.У. Черненко потерял сознание и через несколько часов умер [2736].

Между тем эта версия находится в противоречии с рассказом Анны Дмитриевны о ее последней встрече с мужем. 10 марта она тоже приехала к мужу, но не как обычно, «к чаю», а «в первой половине дня», т. е. до обеда или до 13.00–14.00 [2737]. Что же заставило ее изменить сложившийся порядок? Оказывается, в тот день ее «вызвали в больницу » [2738].

Когда она приехала в Кунцево и вошла в палату мужа, то «была поражена обилием врачей и самой сложной медицинской аппаратурой. Все тело умирающего было оплетено проводами и датчиками» [2739].

Это означает, что когда Анна Дмитриевна была у мужа накануне, то ничего подобного не было. Следовательно, резкое ухудшение его состояния произошло после ее предшествующего визита в ЦКБ.

К сожалению, имеющиеся в нашем распоряжение материалы не позволяют пока восстановить хронологию последнего дня К.У. Черненко.

До сих пор не поделилась своими воспоминаниями его врач Зоя Васильевна Осипова, о которой мы пока знаем только то, что она была женой сотрудника Отдела науки ЦК КПСС Владимира Иосифовича Осипова [2740].

Столь же смутное представление мы имеем и об охране К.У. Черненко. Удалось установить фамилии только четырех сотрудников 9-го Управления КГБ, которые входили в нее: Дмитрий Васильев, Евгений Григорьев, Александр Солдатов и Маркин [2741]. Но кто из них 10 марта находился в ЦКБ и поделился ли кто-нибудь своими воспоминаниями об этом, пока неизвестно.

Когда в первой половине дня 10 марта Анна Дмитриевна появилась в палате мужа, Константин Устинович был в сознании и «ей позволили поговорить с ним» [2742].

Вот как этот эпизод описывал с ее слов В. Легостаев: «Лицо и руки мужа были опутаны многочисленными проводами и трубками, они проникали в ноздри, краешки рта, ушные раковины. Пульсировали экраны мониторов. В волнении она приблизилась к нему, спросила: «Костя, что с тобой? Тебе совсем плохо? Совсем тяжело?». Из путаницы проводов и трубок он с трудом выдохнул: «Да». Она сказала: «Ты борись. Ты сопротивляйся». Задыхаясь и клокоча грудью, он снова отозвался: «Да». Подошли врачи и попросили ее уйти, потому что начинается консилиум» [2743].