Алексей Смирнов - Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени

Но даже если бы удалось воспользоваться бедственным положением Московии и добиться сохранения Карлом Филиппом лютеранского вероисповедания, риск предприятия, в глазах Густава Адольфа и его советников, от этого не исчезал. Младший брат Густава Адольфа на русском престоле мог со временем стать вторым Сигизмундом, оспаривавшим его права если не на шведскую корону, то на часть территории страны. Герцог Карл Филипп владел Сёдерманландом, Нэрке и Вермландом и значительными территориями Вестергётланда, являвшимися, по сути дела, государством в государстве. Суд там вершил герцог, он же собирал налоги, которыми не могла воспользоваться корона. Стань Карл Филипп русским царем, и в сердце Швеции окажутся опасные плацдармы Московии, используя которые можно добиваться завоевания всей страны. Династические планы Делагарди дали новую жизнь слухам, которые едва не погубили его на суде в 1606 году. Тогда могущественный королевский секретарь Эрик Тегель обвинил Делагарди в попытке устроить брак между военным героем Нидерландов Морицем Оранским и своей дальней родственницей принцессой Анной, дочерью Юхана Третьего, с целью посадить Морица на шведский престол. Что, если Тегель был прав в своей оценке личности Делагарди и этот авантюрист, опьянев от данной ему власти, говорит о России, но мечтает о Швеции?

Поэтому, на взгляд государственных мужей, обсуждавших в Стокгольме предложения Делагарди, куда перспективнее и безопаснее было продолжить приземленную политику Карла IX, стремившегося к территориальным приобретениям в России. В своем первом ответе новгородцам, датированном 10 января 1612 года, Густав Адольф дал понять, что намерен сам распорядиться открывающимися в России возможностями. 18-летний монарх милостиво сообщал, что готов принять русскую корону, если Московское и Владимирское княжества пожелают соединиться с Новгородом и признают его царем и великим князем. В ближайшем будущем он собирался лично посетить Новгород. В Стокгольме были даже разработаны формуляр клятвы для будущих русских подданных и процедура крестного целования на имя Густава Адольфа. Зная о решительности и предприимчивости этого выдающегося монарха, нельзя исключать, что призывы Делагарди срочно прислать в Выборг «по зимней дороге» Карла Филиппа могли иметь неожиданные последствия — приезд в Новгород шведского короля. Но в начале 1612 года в Швецию вторглись датчане, и Густав Адольф во главе наспех собранного трехтысячного войска отправился в карательный поход на юг, в Сконе. Чуть позднее в датскую губернию Халланд вторглась другая шведская армия, ее командующий получил приказ «грабить, жечь и убивать повсюду, где только можно».

Сражения и опустошительные набеги противников друг на друга продолжались целый год, и все это время королю приходилось метаться по стране во главе войска, отражая атаки датчан и самому нападая на их земли. Нечего было и думать о том, чтобы покинуть Швецию в это тяжелое время и отправиться хотя бы на границу в Финляндию, чтобы подтолкнуть русских к присяге на свое имя. Посылку Делагарди войск, денег и пищевых припасов тоже пришлось отложить на неопределенное время. Швеция сама была обессилена и бедна, а впереди ждали еще худшие испытания. Когда в январе 1613 года был заключен мир с датчанами, Эльвсборг, единственная шведская крепость на западном побережье, находилась в руках противника. Чтобы вновь появилась возможность прямой морской торговли с англичанами и голландцами, Швеция обязалась выплатить огромный выкуп за возвращение Эльвсборга — миллион риксдалеров серебром. Эта сумма соответствовала стоимости всего урожая страны за четыре года. Канцлер Аксель Оксеншерна писал вдовствующей королеве, характеризуя ситуацию в стране: «Ливония (Эстляндия) опустошена, Финляндия обескровлена и во многих местах обезлюдела, Смоланд, Эланд и Вестергётланд частично выжжены врагом, частично находятся в его руках. Другие районы, которые еще пощадила война, ежедневно ожидают нападения».

Густав Адольф не мог отправиться вместо брата на восток, но русские и не хотели его видеть. «Мы хорошо представляем себе как велики заботы, легшие на твое величество вместе со Шведской Короной. Их столько, что одному человеку оказывается не по силам управлять двумя государствами и прежде всего умиротворить множество смут, до сих пор потрясающих Московию. Обширность владений требует в обоих случаях своего государя для установления порядка», — сообщалось в письме воеводы Одоевского и митрополита Исидора, отправленном в апреле 1612 года Густаву Адольфу.

Уклончивые ответы из Стокгольма остудили энтузиазм Делагарди. Недавний подъем сменился депрессией. В опустошенной стране не осталось возможностей для личного обогащения, а планы возведения на престол Карла Филиппа грозили рассыпаться из-за очевидного сопротивления Густава Адольфа. Наемники грозили мятежом, вот-вот могла подняться и новгородская чернь, роптавшая на площадях, что «лучшие люди» вместе с Делагарди обманули православных: шведский король сам хотел сесть на русский трон, следуя по лукавому пути своего польского родственника Сигизмунда.

«Дай Бог, чтобы мы могли с честью выкарабкаться отсюда и спасти свои шкуры», — жаловался в апреле Делагарди другу детства Акселю Оксеншерне — «брату», как он обращался к нему в переписке, — прося ходатайствовать о своем отзыве из России.

Впрочем, все еще может измениться к лучшему, и Стокгольм будет вынужден прислушаться к доводам в пользу установления в Московии дружественного Швеции правления под скипетром Карла Филиппа. Дальнейшая судьба династического проекта Делагарди решалась на этот раз в глубинах России, в Нижнем Новгороде — втором после Москвы торговом центре страны, расположенном на Волге, на пути из Персии в Европу.

В октябре 1611 года в приказной избе Нижнего Новгорода собрался народ: обсуждали послание патриарха Гермогена из польского заточения в Москве, призывавшего не дать казакам возвести на престол «воренка» — сына Марины и второго Лжедмитрия. Еще недавно в душах нижегородцев царило уныние; земское ополчение распалось из-за террора разбойников-казаков, Смоленск был в руках поляков, Новгород — у шведов, семибоярское правительство в Москве плясало под польскую дудку, убеждая в своих грамотах подчиниться королю Сигизмунду.

Ткань российской государственности истлела, рассыпаясь от малейшего прикосновения. Не только боярское правительство в Москве, но и воеводы провинциальных городов, и церковные иерархи, и простые обыватели «изворовались», как говорили тогда, забыв — кто в погоне за выгодой, кто из страха за жизнь — о достоинстве и чести. Сегодня они целовали крест на верность одному властителю России, а завтра предавали его ради столь же ненадежного соперника. «Там мужику присягнуть — все равно что ягоду проглотить», — изумленно писал один из польских дворян, наблюдавший российскую жизнь периода Смуты. Но куда страшнее было, что народ позволил пробудиться в себе зверю. Вчерашние крестьяне и дворовые холопы, дьячки и ремесленники, опьяненные вседозволенностью и запахом крови, пришедшие в отчаяние от свалившихся на них бед, стали убийцами и насильниками, по многу раз на дню преступая христианские заповеди, внушаемые им с детства с церковных амвонов.