Нэнси Голдстоун - Четыре королевы

Чтобы обеспечить спокойствие и в Провансе тоже, пока король и его братья будут заняты крестовым походом, королевская процессия по дороге к порту сделала остановку в Бокере, неподалеку от замка Тараскон. Там Карл и Беатрис встретились с Беатрис Савойской, чтобы попытаться достигнуть какого-то консенсуса. Отношения к этому времени обострились настолько, что папа решил вмешаться и прислал своих представителей, чтобы придать переговорам солидность и шансы на успех. Кое-чего они все-таки достигли: Беатрис Савойская согласилась отдать Экс в обмен на определенную долю доходов от графства, образовали специальную комиссию для расследования вопроса о спорных замках и других конфликтных объектах. (Карл обожал создавать комиссии.) Этот договор представлял собой скорее перемирие, чем документ, имеющий практическое значение — все самые критичные вопросы были отложены до возвращения Карла и Беатрис, — но члены семьи хотя бы снова согласились говорить друг с другом.

Однако граждан Прованса примирение графской семьи не растрогало. Всего за какие-то два года Карл Анжуйский ухитрился сделаться весьма непопулярным. Это стало очевидно, когда королевский кортеж достиг Авиньона. Здесь толпы вышли не приветствовать короля, но напасть на него [80]. Матвей Парижский утверждает, что граждане Марселя тоже атаковали короля и его рыцарей, и лишь с великим трудом королю Франции удалось удержать своих людей от ответного удара. Этот инцидент сильно обеспокоил Карла и Беатрис, и по возвращении они вспомнили о нем.

Наконец 25 августа Людовик и Маргарита отплыли из Эг-Морта. На одном судне с ними находились Карл и Беатрис, средний брат Людовика Робер д’Артуа и его жена. Другой брат короля, Альфонс де Пуатье, остался, чтобы помогать Бланке править — но обещал присоединиться к войску, как только королева-мать организует надежную администрацию. Прочие французские дворяне, такие как Жуанвиль, также отправились в путь из этого порта, но на других кораблях. Точкой встречи был назначен Кипр. Крестовый поход Людовика IX начался.

Исламская империя ΙΧ-ΧΙΙ веков была самой влиятельной и развитой цивилизацией той эпохи [81]. Ее пределы простирались от Испании до Персии, охватывая территории современных Марокко, Алжира, Туниса, Ливии, Египта, Иордании, Израиля, Ливана, Сирии, Турции, Саудовской Аравии, Ирака и Ирана. В этой империи соблюдалась терпимость к христианам и евреям, жившим под ее властью (правда, немусульманское население должно было платить более высокие налоги, и это чудесным образом усиливало их тягу к исламу). Соответственно, к услугам ее правителей было богатейшее, разнообразное интеллектуальное наследие, и накопленный запас знаний далеко превосходил европейский уровень. Арабские ученые уже пользовались индийской цифровой системой (которую мы привыкли называть «арабской»), в то время как на севере все еще мучились с неудобными латинскими цифрами; арабские врачи, обучавшиеся по переводам сохранившихся греческих рукописей, заслуженно считались лучшими в мире; эрудированные арабские философы создали столь тонкие комментарии к Аристотелю, что их изучение считали обязательным во всех университетах Европы, в том числе и Парижском. Беспрепятственный доступ к африканским золотым рудникам обеспечил халифам и султанам Аравии сказочное богатство, вызывавшее зависть при дворах их христианских противников. Жуанвиль описывает огромные золотые слитки, отлитые в больших кувшинах из-под вина, которые один султан использовал как декоративный элемент в своем дворце, а историк X столетия, описывая великолепие резиденции правившего тогда халифа, упоминает вершину искусства — дерево, растущее посреди водоема: «У этого дерева восемнадцать ветвей… на них сидят всевозможные птицы из золота и серебра, большие и маленькие. Почти на всех ветвях сего дерева листья разных цветов. Они шевелятся, когда дует ветер, а птицы посвистывают и поют».

Однако ко времени крестового похода Людовика халифат испытывал натиск как внешних, так и внутренних сил. Его границы с севера потеснили воинственные короли Арагона и Кастилии, а с востока — свирепые потомки Чингисхана [82].

В этих сократившихся пределах различия в понимании религиозной доктрины приводили к дальнейшему дроблению политической структуры. Канули в прошлое годы единовластного правления всемогущих халифов в хорошо организованном государстве. Вместо этого враждующие военные вожди, называвшиеся султанами, заявляли о своих суверенных правах на те или иные области и города. Они проводили свои дни в междоусобицах, часто прибегая к помощи наемных войск, чтобы отбить у соседа территорию, причем не брезговали сделками с чужестранцами, когда это было им выгодно.

Это запутанное состояние дел нигде не было столь очевидно, как в непосредственной близости от Иерусалима. Здесь имелось целых пять султанов — в Каире, Кераке, Дамаске, Хомсе (Эмесе) и Алеппо. Они постоянно воевали между собою за власть, а в их владения вклинивалась небольшая область, занятая христианами. Она включала Иерусалим, Акру, Триполи, Антиохию и Эдессу [83]. Хотя государства крестоносцев, как их называли, формально находились под защитой рыцарских орденов — тамплиеров и госпитальеров, — теперь они были обязаны своим существованием доброй воле султана Каира, с которым сперва Фридрих, а позднее Ричард Корнуэлльский заключили договор. К сожалению, в 1244 году султан Каира Айюб решил воспользоваться услугами наемников против своего главного соперника, султана Алеппо. Контролировать наемников было трудно, и они по пути в Каир к своему нанимателю надумали разграбить Иерусалим. Почти все орденские рыцари, и тамплиеры, и госпитальеры, погибли, а общие потери среди христианского населения оценивались в шестнадцать тысяч.

Айюб вовсе не хотел спровоцировать вторжение французов; просто так уж ему не везло. Сын Аль-Камиля, прославленного воина и высокообразованного человека, который заключил союз с Фридрихом II, Айюб надеялся, что старый друг отца вмешается и отговорит французского короля от нападения. «В году 1249, когда король Франции, один из великих франкских государей, напал на Египет, император направил ему послание, в коем пытался убедить его отказаться от похода и предупреждал о последствиях этого поступка, но французский король не прислушался к его совету» , — писал Ибн Вазиль, историк и дипломат того времени.