Нэнси Голдстоун - Четыре королевы

Хуже того, воины султана, видя, что враг неизвестно почему решил сидеть тихо, начали производить отважные ночные набеги, наносящие противнику небольшой, но регулярный урон. Крестоносцы засыпали — и гибли. По утрам соотечественники находили их обезглавленные тела, сидящие за столами.

Однако после приезда Альфонса де Пуатье Людовик наконец созвал совет, чтобы решить, куда теперь податься войску. Мнения разделились по вопросу: занять ли Александрию, еще один важный порт Египта, или направиться прямо на Каир. Большинство баронов высказывалось за Александрию, «поскольку в этом городе имеется удобная гавань, где могут приставать корабли, доставляющие припасы для армии». Но Робер д’Артуа резко возражал, доказывая, что следует идти на Каир. «Если мы хотим убить змею, нужно прежде всего раздавить ее голову», — настаивал он. Король, как сообщает нам Жуанвиль, презрел советы баронов и согласился с братом.

Войско выступило из Дамьетты 20 ноября 1249 года. Людовик оставил там Маргариту, Беатрис и других знатных дам, выделив для охраны города всего пятьсот солдат под командой герцога Бургундского. Почти половину их составляли моряки из Пизы и Генуи, экипажи тех судов, которые доставили крестоносцев в Египет. Под влиянием эйфории, последовавшей за взятием Дамьетты, их убедили войти в состав французского войска. И королева Франции, и ее сестра, графиня Прованская, снова были беременны, когда их мужья отправились воевать с египтянами.

Путь через пустыню истощил последние силы Айюба, но он все-таки сумел добраться до Мансуры живым, и ему еще хватило присутствия духа распорядиться о создании дополнительных укреплений, чтобы воспрепятствовать продвижению Людовика. Были воздвигнуты стены, роздано оружие, прибыли подкрепления, доставленные в барках по Нилу. Но 20 ноября, в тот самый день, когда крестоносцы покинули Дамьетту, султан впал в кому. Четыре дня спустя он умер.

Советников султана охватила паника. Смерть Айюба неминуемо должна была деморализовать армию, отдельные отряды могли уйти как раз тогда, когда численность войска была решающим фактором. Власть в султанате должна была немедленно перейти к старшему сыну Айюба, Туран-Шаху, но Туран-Шах был незадолго до того отправлен на север с политическим поручением, и на возвращение ему требовалось несколько недель. Советники колебались, не в силах определить самую правильную тактику.

Этот политический вакуум заполнила Шахар аль-Дурр («Жемчужное дерево»), любимая жена Айюба. Шахар, бывшая рабыня, армянка, привлекшая внимание султана как ценная находка после очередной битвы, проявила мудрость, достойную самых опытных государственных мужей. Собрав в шатре у тела покойного ближайших родственников и слуг, она убедила их скрыть смерть повелителя от народа и войска. Обман соблюдался до мелочей: Шахар по-прежнему распоряжалась готовить еду для Айюба и доставлять в его шатер, а те служащие, которые не были посвящены в замысел и просили аудиенции, получали ответ, что султан примет их попозже, когда будет чувствовать себя лучше. Затем Шахар велела Фахр-ад-Дину составить послание к жителям Каира, объявив предстоящую кампанию джихадом, и призвать горожан подняться против франков. [85] «Вставайте и идите, тяжело ли вы вооружены либо легко, и сражайтесь во имя аллаха, отдайте ему и свое достояние, и свою жизнь». Для большей достоверности она уговорила полководца скрепить послание печатью Айюба, чтобы никто не усомнился, что оно исходит от самого султана. Все уловки сработали; подкрепления пошли со всех сторон, истина осталась неизвестна войскам, хотя французской стороне новость, кажется, вскоре принесли лазутчики.

Медленное продвижение французской армии из Дамьетты по правому берегу Нила также было на руку Шахар. Пятьсот всадников, выделенных Фахр-ад-Дином в качестве снайперов, затруднили продвижение крестоносцев, и у тех ушел целый месяц на то, чтобы добраться до Мансуры. Когда Людовик с войском наконец появился, оказалось, что огромный вражеский лагерь раскинулся на противоположном берегу реки, «препятствуя нашей переправе, что было нетрудно сделать, поскольку у нас не было иного способа приблизиться к ним, кроме как переплывая реку», — рассказывал Жуанвиль.

Целый месяц крестоносцы пытались переправиться, сооружая укрепленный мост с башнями. Однако не успевали они возвести одну башню, как арабы сжигали ее горящими снарядами из катапульт, установленных специально для этого. Что касается самого моста, то противники дождались, пока его почти закончили, после чего разрушили дамбу: нильская вода хлынула на мост, и под ее весом он рухнул. «Так получилось, что за один день они уничтожили все, над чем мы трудились три недели; стоило нам возвести дамбу с нашей стороны, как они пробивали в ней отверстия со своей» , —грустно отмечал Жуанвиль. Затея с мостом была и утомительной, и бесполезной, рыцари и солдаты начали болеть. Досада и разочарование охватили всех.

Потом французам чуть-чуть повезло. Некий предатель-бедуин за пятьсот безантов предложил показать крестоносцам место выше по течению реки, где ее можно было пересечь верхом на лошадях. Сумма была немалая, но дело того стоило. Людовик решил сперва послать отборный отряд под командой своего брата Робера д’Артуа, чтобы они, переправившись, проверили полученные сведения, прежде чем рисковать всем войском. Если все пойдет хорошо, король поведет остальных.

Поначалу вылазка Робера д’Артуа имела заметный успех. Информация бедуина оказалась надежной; в указанном месте посреди течения Нила находилась песчаная отмель, лошади и всадники могли перейти на другую сторону. Они застали врасплох три сотни арабских солдат, которые пустились бежать. Граф д’Артуа со своими людьми бросился в погоню, ворвался в лагерь, который арабы называли Джадила, застал Фахр-ад-Дина во время купания и убил его, а также всех, до кого смог добраться.

После этого, по договоренности, Робер должен был сидеть и ждать, пока подтянется Людовик с остальным войском. Увы, Робер, распробовав вкус победы, захотел большего и, не слушая трезвых советов более опытных рыцарей, помчался прямо в Мансуру. Ворота города были открыты, чтобы впустить солдат, спасающихся от французов, и крестоносцы ворвались в Мансуру. Промчавшись, как ураган, по улицам, сметая все на своем пути, они достигли дворца, где пребывал султан.

Но армия хороша лишь тогда, когда соблюдает дисциплину, а французские рыцари, видимо, приняв отсутствие сопротивления за капитуляцию, решили поразвлечься грабежом. Они рассеялись по улицам города, выискивая добычу. Тогда арабы, которые и не думали сдаваться, а выжидали, рассредоточившись по балконам и крышам, принялись забрасывать врагов всем, что попадалось под руку. «Когда наши люди попытались возвратиться, — писал Жуанвиль, — турки в Мансуре стали сбрасывать сверху бревна и тяжелые поленья на головы проезжающим по улицам, а они были очень узкие». Небольшой, но дотоле эффективный отряд крестоносцев рассыпался на отдельные кучки, не имевшие возможности перегруппироваться.