Нэнси Голдстоун - Четыре королевы

Приток влиятельных иноземцев запрудил каналы власти, а всякая запруда вызывает усиление напора. Местное английское дворянство особенно удручали устроенные для чужаков браки. В 1247 году Матвей Парижский записал, что «Пьер Савойский, граф Ричмонд, прибыл ко двору короля, в Лондон, и привез из своих отдаленных владений никому не известных дам ,чтобы отдать их замуж за вельмож Англии… сии обстоятельства причинили явную досаду и неудовольствие многим уроженцам Англии, которые сочли, что ими пренебрегают».

Как ни крути, эта стратегия не была оптимальной, обида постепенно копилась и со временем вскипела — но королеве не из чего было выбирать, а время поджимало. Гасконь висела на волоске.

Управление Гасконью (по сути, английской колонией) не являлось тяжким игом для ее населения. Генрих назначал какого-нибудь англичанина королевским сенешалем (губернатором), чтобы тот жил в Бордо и представлял интересы короны. Сенешаля поддерживала группа советников из местных баронов, а также щедрые поступления из королевской казны. Хотя местное население — жестокосердный, неуживчивый, драчливый народ, — как правило, творило все, что вздумается, не оглядываясь на приказы сенешаля, эта система все-таки годилась для создания видимости английского господства.

Все переменилось в 1248 году, когда Людовик отправился в крестовый поход, и в стране образовался вакуум власти. Часть баронов с юга Гаскони при поддержке толстяка Тибо Шампанского (ныне получившего по наследству от дяди титул короля Наваррского) принялась мародерствовать в этом краю, убивая людей и захватывая замки других баронов. Самый жестокий и влиятельный человек в герцогстве, Гастон Беарнский, мстил, пользуясь поддержкой короля Кастилии. Этот Гастон приходился сводным братом Раймонду-Беренгеру V — то есть был дядей Элеоноры с отцовской стороны. Междоусобицы разгорелись также среди баронов севера, особенно в окрестностях Дордони [92].

Действовавший тогда сенешаль, незначительный чиновник, был совершенно не способен справиться с ситуацией, и Генриху пришлось отозвать его, как и двух его предшественников. Было ясно, что в Гаскони требуется намного более сильный, более авторитетный сенешаль, способный осадить и Гастона Беарнского, и королей, сующих нос не в свое дело — иначе мира в колонии не видать. Генрих и Элеонора стали подыскивать подходящего человека.

Самым очевидным было бы избрание Ричарда Корнуэлльского. Он обладал всеми необходимыми качествами. Его действия на Святой Земле свидетельствовали об умении вести переговоры. Он был братом короля и к тому же заслужил собственную репутацию на международной арене. Гасконцы были бы польщены, получив такого высокородного сенешаля, и куда охотнее подчинялись бы ему. Кроме того, если Людовик отдал Пуату своему младшему брату Альфонсу де Пуатье, назначение Ричарда в Гасконь создало бы некоторое равновесие позиций. Ричард, помимо прочего, был также очень богат, а для такой должности это было главнейшей предпосылкой: управлять Гасконью без взяток было невозможно. И наконец, граф Корнуэлл знал эти края и хорошо разбирался в местных нравах. Он впервые побывал здесь в 1225 году, шестнадцати лет от роду, с отрядом численностью в семьдесят рыцарей, и сумел, несмотря на юный возраст, обеспечить повиновение этой области королю Англии.

Именно в этом заключалась главная проблема. Еще в том же 1225 году Генрих пообещал отдать Гасконь Ричарду — во всяком случае, даровал брату грамоту, которая позволяла ему рассчитывать, что он получит этот феод, как только достигнет совершеннолетия. А потом, уже в 1243 году, когда Ричард спас Генриха от позорного пленения французами при Тайбуре, он уже без всяких оговорок подтвердил, что отдаст герцогство ему. Но позднее Элеонора убедила Генриха, что Гасконь лучше приберечь для Эдуарда, и король отказался исполнять обещание, данное брату. Ричард все еще злился из-за Гаскони; даже женитьба на Санче не умерила его гнева по поводу нарушенного слова. Если бы сейчас Ричарда назначили сенешалем, он наверняка потребовал бы впоследствии отдать эту землю ему в постоянное владение, а этого Элеонора допустить не могла. Для нее было лучше совсем потерять Гасконь, чем допустить ее переход к Ричарду, а не к Эдуарду.

В итоге сенешалем по выбору Элеоноры назначили Симона де Монфора. Кандидатом Генриха Симон быть не мог: король никогда не забывал, как Симон сравнил его с Карлом Простоватым после потери Пуату. Но он позволил жене и ее дядьям уговорить себя.

Элеонора с годами все больше сближалась с Симоном. Почему — нетрудно понять: у Симона было все, что отсутствовало у Генриха. Он был силен там, где Генрих слаб, отважен там, где Генрих трусил, он проявлял стойкость, когда Генрих отступал. Он был также воином, эрудитом и прирожденным лидером. Когда эти двое мужчин оказывались вдвоем в одной комнате — а случалось это часто — граф всегда затмевал короля самим фактом своего присутствия. Королева не любила его, но уважала и восхищалась. Элеонора была дружна с женою Симона Элеонорой, сестрой Генриха, и с Адамом Маршем, монахом-францисканцем, блестящим богословом из Оксфорда, который входил в круг ближайших друзей Симона. Адам Марш впоследствии стал одним из самых доверенных советников Элеоноры по духовным и политическим вопросам.

Симон де Монфор прекрасно понимал, какая трудная задача ему предстоит и что за человек его отправляет. Он сделал все, что мог предусмотреть заранее, чтобы защититься. Зная о непостоянстве Генриха, он оговорил фиксированный срок своей службы — семь лет, считая, что этого хватит, чтобы подавить сопротивление и укрепить систему управления. Он явно не хотел, чтобы его вдруг отозвали по какой-то новой прихоти короля. Также, поскольку граф Лестер был не слишком богат, он отказывался принять пост сенешаля, пока ему не выделят воинский контингент и не дадут право распоряжаться всеми доходами с Гаскони, которые обычно поступали в королевскую казну. Если бы пришлось начать войну против короля Наваррского или короля Кастилии, Генрих был обязан прислать ему еще больше войска и денег, «поскольку он будет защищать его собственную землю». Особенно он настаивал на том, чтобы его признали не сенешалем, а наместником Генриха, с полномочиями управлять Гасконью по своему разумению.

Но те самые качества, которые так привлекали к нему правителей Англии — неколебимая решимость, сила характера и прямолинейность поступков — в Гаскони сработали против него. Там, где Ричард различал нюансы, Симон видел только черное и белое. Где граф Корнуэлл пустил бы в ход деньги и практичные переговоры, закрывая глаза на мелкие обиды и учитывая местные обычаи, граф Лестер действовал, подчиняясь инстинкту — сажая под замок всех, кого считал смутьянами, не оглядываясь на законы, произвольно принимал ту или иную сторону в различных тяжбах, жестоко подавлял восстания. Поскольку одновременно Симон занимался извлечением некоторых спорных частей приданого своей жены, то, вместо того, чтобы раздавать деньги, он брал их. В глазах его новых подчиненных эти поступки зачастую приобретали привкус произвола. Даже имя его вызывало отталкивание: ведь Гасконь расположена на юге Франции, граничит с Лангедоком, поэтому у жителей герцогства имя старшего Симона де Монфора навеки запечатлелось как символ беспощадного карателя и узурпатора владений Тулузы. Отправить Симона-младшего в Гасконь было все равно что пытаться зашить рану мечом вместо иглы. Не прошло и года, как бароны Гаскони, издавна привыкшие обходиться без сенешалей, начали жаловаться непосредственно королю на грубое, неуважительное поведение Симона.