Йоханан Петровский-Штерн - Еврейский вопрос Ленину

В свою очередь легализовавшиеся теперь литературные консерваторы принялись за решительное перевоспитание партийного руководства среднего звена в духе национализма, ксенофобии и русской исключительности. Практически все сплошь публикации «Молодой гвардии» и «Нашего современника» (от литературной критики и поэзии до философских очерков и прозы) были пропитаны ультраправой профашистской и расистской идеологией. Во главу угла были поставлены попытки объевреить русскую революцию вообще и русский либерализм в частности. В противовес вымышленным еврейско-либеральным они выдвинули новые почвеннически-расовые ценности.

Возьмем, к примеру, псевдоисторический роман Валентина Пикуля «У последней черты» о Григории Распутине и последних годах Российской империи («Наш современник», 1979, №№ 4–7). Манипулируя историческими и псевдоисторическими фактами в угоду читателю, Пикуль считает причиной упадка и гибели старого режима международный заговор грязных сионистов против русской монархии. Вадим Кожинов, тонкий знаток литературы и выученик русского философа и гуманиста Михаила Бахтина, опубликовал в «Нашем современнике» в высшей степени спорный очерк о Достоевском, в котором сочувственно высказался о ксенофобии Достоевского, поддержал мысль Достоевского о превосходстве славянского духа и особо подчеркнул арийский характер великой русской литературы, о чем говорил Достоевский в своей программной речи на открытии памятника Пушкину.

Регулярно публиковавшийся в «Нашем современнике» и «Молодой гвардии» поэт Станислав Куняев, пророк «добра с кулаками», выказывал открытое презрение к таким человеческим чувствам, как подлинная дружба и беззаветная любовь, восхваляя, в противопоставление им, власть стихий и физическое насилие. Выбрав другой литературный журнал, Татьяна Глушкова опубликовала свое печально знаменитое эссе о «Моцарте и Сальери» Пушкина. Моцарта она представила человеком творческой интуиции, глубоко народным, стихийно мыслящим и творящим, иррациональным безумцем, своего рода одержимым и, следовательно, «нашим» русским гением. В то же время Сальери оказался рационалистом и скептиком, холодным интеллектуалом и потому убийцей. Ничего исконно русского в нем не было. [195] Глушкова Т. Притча о Сальери // Вопросы литературы. 1982. № 4. С. 114–153. Особенно же важен в этом контексте историко-философский роман Владимира Чивилихина «Память», где подчеркивается превосходство русского духа, отрицается какое-либо иноземное влияние на формирование русской нации и где Древняя Русь изображается колыбелью индоевропейских ариев.

В брежневском СССР всем тем, кто жаждал ультраправых откровений, предоставлялся широкий набор легально опубликованных источников. Интеллектуалы, искавшие исторических сенсаций, могли черпать их в трудах русских историков и этнологов-неоромантиков, таких как Лев Гумилев. Сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева, выдающихся поэтов Серебряного века, Лев Гумилев уникально интерпретировал историю Киевской Руси, представив ее борьбой славянской государственности с паразитическим, недолговечным Хазарским каганатом, кочевая элита которого еще в конце VIII в. приняла иудаизм. В отличие от славянских племен с их высокопродуктивным синтезом этнических групп, племенные иудеи-хазары, предполагаемые прародители ашкеназских евреев, представляли особую опасность для приютивших их племен. [196] Подробнее см. Rossman Vadim. Russian Intellectual Antisemitism in the Post-Communist Era. Lincoln and London: University of Nebraska Press; Vidal Sassoon International Center for the Study of Antisemitism. 2002. P. 72–97.

Для интересующихся древним периодом русского православия имелся в распоряжении Владимир Солоухин, одаренный писатель-почвенник и один из главных редакторов «Молодой гвардии». В стране, где позитивное обсуждение религии и религиозности считалось религиозной пропагандой и преследовалось по закону, Солоухин безбоязненно рассуждал о своем богатом опыте собирательства православных икон (Москва, 1969, № 1).

Любители высокоинтеллектуальной литературы обращались к Валентину Катаеву, исключительно одаренному стилисту, изобразившему в блистательном антисемитском романе «Уже написан Вертер» революционную Одессу. Примечательно, что роман был опубликован некогда либеральным «Новым миром» (1980, № 6), скатившимся на умеренно консервативные, ксенофобски-охранительные позиции. Катаевские главные герои, чекисты — сплошь евреи. По Катаеву получается, что только один идишистский еврейский плебс составлял боевое радикальное крыло большевистской партии и потому был целиком и полностью ответственен за уничтожение одесской русской элиты и разрушение южнорусской культуры.

Круг чтения русских ксенофобов обнаруживает их прекрасное знакомство с классикой русской антисемитики. Некоторые из них добрались до самого Шульгина, который коротал последние жизни годы во Владимире, недалеко от Москвы, после того как был арестован в Белграде, отбыл срок в ГУЛАГе и был амнистирован в 1956 г. Илья Глазунов, партийно-правительственный живописец и пользующийся самым высоким покровительством доморощенный дуче отечественных монархистов и шовинистов, рекомендовал своим прихожанам книгу Дикого «Евреи в России и СССР». [197] Митрохин. Русская партия. С. 209, 346–347. Другие ультраправые вновь открывали для себя Меньшикова, Бутми и Нилуса. [198] Об обращении современных русских ультраконсерваторов к Меньшикову и Шульгину см. Шафаревич И.Р. Трехтысячелетняя загадка: История еврейства из перспективы современной России. Псков-СПб., 2002. С. 145–152,171,176,189; о влиянии идей Шульгина на национал-антисемитизм в среде русских ультраправых эмигрантов, вернувшихся в посткоммунистическую Россию, см. Родзаевский К.В. Завещание русского фашиста. М.: 000«ФЭРИ-В», 2001. С. 197–209. Встревоженный ползучим антисемитизмом и ксенофобией среди русских интеллектуалов, особенно ощутимыми среди разочаровавшихся в марксизме, отец Александр Мень писал в те годы о бесчеловечности и жестокости, которые разжигают «Протоколы сионских мудрецов». Либерально мыслящий православный священник, о. Мень письменно и устно давал отповедь антисемитским мифам, получившим широкое хождение в его непосредственном православном окружении. [199] Подробнее см. мою рецензию: Contextualizing the Mystery: Three Approaches to the Protocols of the Elders of Zion // KRITIKA: Explorations in Russian and Eurasian History. 2003. 2. P. 395–409.

Пока высоколобые охранители развлекались шовинистической литературой, миллионы рядовых жителей СССР придумали иное противодействие лживому режиму. Этим противодействием — и одновременно неким способом примириться с режимом — стал городской фольклор: на грани пошлости частушки; подернутые легким националистическим флером белогвардейские песни; уводящие подальше от действительности эротические романсы; и, наконец, политические анекдоты на любой вкус. В 1960–1970-е гг. едва ли не повсюду, от первых классов школы до взрослых пьяных застолий распевали песенку с припевом «Евреи, евреи, кругом одни евреи», с ее неотразимыми аллитерационными рифмами и легко запоминающимся глубоко фольклорным ритмическим рисунком. В одной из строф евреем в насмешку именуется французский культовый антигерой («Говорят, что Фантомас / Тоже из еврейских масс»), в другой строфе им оказывается вождь мирового пролетариата: «Кто поверит, что не жид / В Мавзолее лежит?» [200] Варианты: «Говорят из Мавзолея /Тоже вынесли еврея. / Но один еще лежит — / Говорят, что тоже жид»; «Где гарантия, что жид / В Мавзолее не лежит».