Вениамин Рудов - Черная Ганьча

В дверь тихо постучали и, предводительствуемые старшиной, в канцелярию вошли Лиходеев, Бутенко, Азимов, Колосков, Мурашко.

Суров оторвался от донесения. Удивился:

- Целая делегация! Что случилось?

- Насчет машины, товарищ капитан, - странно морщась, доложил старшина. - Не столько того... як его?.. - Щеки Холода стали наливаться краснотой, на лбу выступила испарина. - В общем, машину к обеду обмундируем. Вот Лиходеев в точности доложит.

Лиходеев уложился в несколько немногословных фраз: машина почти восстановлена, фары имеются в поселковом магазине, газик будет - как новенький.

- Так что? - Суров поднялся из-за стола. - Объявим Шерстневу коллективную благодарность?

Меньше всего Суров ожидал, что вмешается застенчивый Бутенко. Запинаясь от волнения, повар сбивчиво стал просить за Шерстнева:

- Вин же не спорченый, товарищ капитан... Просто вин выкаблучвать любит... И прослужыв стилькы... До того щэ и таке, що, мабуть, всурьёз... Простить его, товарищ капитан... А з ным мы сами поговорым...

- Популярно все растолкуем, - добавил Лиходеев.

Суров как будто впервые увидел своих подчиненных. Он не был сентиментальным и особенно строгим. А тут вдруг подступило к сердцу: захотелось обнять славных ребят и пожать руку пожилому старшине.

- Идите, - сказал всем.

Вероятно, они его поняли с полуслова: вышли, с особой точностью исполнив поворот через плечо и дружно щелкнув каблуками сапог.

Голов слушал, не перебивая. Суров ожидал бурной реакции, повышенного тона и был удивлен, когда Голов помедлив, спросил, какие выводы и предположения у начальника пограничной заставы.

- Наказать.

- Как именно?

- Моими правами, товарищ подполковник.

Голов долго не отвечал.

- Вы шутник, я гляжу, - отозвался наконец Голов. - Боюсь, что и моих прав недостаточно... Ах, Суров, Суров, под корень меня подсекли.

- Прежде всего я себя подсек.

- Такую свинью в канун инспекторской! И ещо снисхождения просите. Знаете, как это называется?

- Не перегибать палки.

- Гипертрофия здравого смысла!.. Вот ему имя, такому мягкосердечию... Разгильдяя под суд военного трибунала! Не погляжу, что сынок члена-корреспондента.

- Пасынок.

- Все едино. И довольно. Довольно, Суров. Завтра съездите в больницу, справитесь о состоянии пострадавшего. Докладывать по телефону не нужно приеду... К вечеру буду у вас.

Суров хотел сказать, что завтра проводит с личным составом важное мероприятие за пределами погранполосы и может случиться, подполковник, кроме дежурной службы, в подразделении никого не застанет. Но, ограничившись коротким "есть!", промолчал.

Он давно задумал это мероприятие, едва увидев полдюжины мертвых деревьев, издали похожих на допотопных зверей. Еще страшнее они выглядели вблизи, избитые снарядами, ошкуренные, словно обглоданные: раздетые донага покойники на фоне бушующей зелени. Еще с той первой рекогносцировки он их запомнил и сохранил в памяти диалог с Холодом.

- Что это, старшина? - Пораженный, Суров остановился.

- Дубы, товарищ капитан. - Холод пнул ногой ближний. - С войны стоять. Ни тени от них, ни, как говорится, желудей... На топку только и годятся.

- На дрова, вы хотели сказать?

- Именно. Як порох горять... Правда, насилу одолели. За десять годов. Зачнешь колоть, так с кажного ствола, считай, пуд осколков. Топоров не напасешься. Тут в сорок четвертом такие бои - страх! Народу полегло - тыщи. Мне товарищ Шустов рассказывал. Командиром орудия был. Нынче в районе, на пенсии.

Еще тогда, смутно представляя для чего, Суров приказал строго-настрого сохранить оставшиеся дубы.

- Так мертвые ж они! - возразил старшина. - С этих еще кубов пять наберется для топки.

- Я сказал: не трогать!

Назавтра под наблюдением Сурова вокруг мертвых дубов пограничники возводили ограду из низенького штакетника, будто вокруг могилы. Солнце висело в зените, жгло, но солдаты в молчании пилили, строгали, красили. И когда по целине от шоссейной дороги напрямую к ним запылил газик, все, как один, прекратили работу. Машина остановилась неподалеку.

- Прибыл с товарищем Шустовым, - доложил старшина.

Из газика вслед за Холодом сошел маленький, плотно сбитый человек пожилого возраста, с коротко остриженными волосами, седина которых успела позеленеть; но волос не истончился, остался прямым и непокорным, очевидно, как в юности. Эти подробности Суров заметил позднее, сразу же обратил внимание на глаза: выцветшие от времени, навыкате, они были сильно увеличены стеклами очков, старых и круглых.

Выйдя из машины, Шустов машинально хотел надеть фуражку, которую держал в руках, - старую, военных времен фуражку защитного цвета, - но так и не донес ее до головы - увидел оградку, и дрогнула рука, он непроизвольно прижал ее к телу.

Суров хотел сказать Шустову несколько слов, но промолчал. Недвижимо стояли солдаты, боясь помешать совершавшемуся у них на глазах высокому и чистому человеческому чувству.

Шустов медленно подошел к ограде и с каким-то страдающим удивлением разглядывал искалеченные дубы, дергающейся рукой поправил сползшие с носа очки. Потом вдруг резко оглянулся, но не на стоявших за его спиной пограничников, а как бы глядел сквозь них в прошедшее, мучительно отыскивая в памяти оборвавшееся воспоминание. Ничего не замечая, пошел по вырубленному участку, разыскивая в прошлогодней траве лишь одному ему знакомый предмет.

Он нашел его.

Еще раньше Суров видел ложбинки, впадинки, ямы, обжитые временем, и если он и его солдаты могли лишь догадываться, что это - окопы, траншеи, ходы сообщения, оставшиеся от войны, то теперь они были в этом уверены.

Шустов опустился на замшелый валун рядом с большой зацветшей лужей, огляделся вокруг, медленно ворочая головой. И неожиданно вздрогнул всем телом. Потом еще и еще раз.

Пограничники посмотрели на Сурова, а тот и сам растерялся, не знал, как в таких случаях поступают, как утешить плачущего навзрыд старого человека.

Холод шумно вздохнул и трудным шагом пошел к Шустову, стал похлопывать его по спине короткопалой плотной ладонью.

Случилось так, как Суров предполагал - Голов прибыл в его отсутствие, долго ждал, наверное, нервничал. И вот теперь, с трудом сдерживая себя, ходил из угла в угол с незажженной сигаретой в руке, молчал. В канцелярии будильник отщелкивал секунды.

- Сейчас не до экспериментов, Суров. Сейчас людей нужно учить военному делу, воспитывать в них сознательных граждан. Я не ретроград. - Голов остановился в шаге от Сурова. - Я не против нового. Но есть годами выверенные формы воспитания, и незачем выдумывать новые. Политзанятия на местности! Это же ни в какие ворота не лезет. Сказать кому-нибудь - засмеют.

- Форма не догма, товарищ подполковник.