Николай Рыбалкин - Воспоминания

- Хоть бы успеть, - сказала мать и подложила в огонь еще несколько щепок. - Слышал, как ночью бомбили?

- Еще бы! Одна где-то рядом упала.

- У нас за домом. Наши-то отступили. Опять всю ночь шли. И пешие, и на подводах. Окопы уже возле шоссе и на соседней улице понарыли. Нечего нам больше дожидаться.

На краю, у кладбища, снова протрещал автомат, немецкий, потом застрочили сразу несколько. Из квартала впереди ответили винтовочные выстрелы. Слева, из Сорока домиков, откуда-то с чердака застучал наш пулемет.

Да, на краю поселка, у кладбища были немцы.

Мать с нетерпением потрогала лепешки и начала торопливо переворачивать их на другую сторону. На сверху вдруг прорвался тяжелый рокочущий гул: над поселком уже летели фашистские бомбардировщики.

- Ну вот! - с досады чуть не плача, воскликнула мать. - Не дадут и сготовить, стервецы! Чтоб вам проклятым...

Пронзительный вой сирен заглушил ее слова: передние штурмовики пошли в пике. Мать сгребла полусырые лепешки и, прижимая их к груди, спрыгнула в окоп.

В Сорока домиках и на соседней улице, где теперь проходили наши окопы, звучали взрывы. Сестренка очнулась от сна и потянулась к матери.

Бомбардировщики сделали новый заход. Теперь они захватили и нашу улицу. Было слышно, как над головой ревели моторы и сирены пикировщиков, как тонко и многоголосо пели зажигалки и с низким раздирающим воем летели фугаски. От близости бомб окоп встряхивало и бросало из стороны в сторону. Мать, держа Светланку на коленях, все прижимала ее к себе и шептала:

- Господи! Что же это! Царица небесная!

Когда налет кончился, я вылез из окопа и увидел: из крыши нашего дома валит дым.

- Горит! Наш дом горит! - крикнул я.

- Батюшки! - застонала мать и, выскочив из окопа, заметалась по двору, потом кинулась зачем-то в сарай.

Я бросился к лестнице, добрался до чердачной дверки и дернул ее на себя. Огромный, во весь проем двери сноп пламени вырвался наружу. Чуть не упав с лестницы, я скатился вниз.

- Воду, на! Воду! - подбежала с ведром мать.

Схватив ведро, я снова вскарабкался наверх. Огонь уже потоками побежал по крыше. Жгло лицо, руки, едкий дым лез в глаза, я выплеснул воду в пылающий проем, но огонь только фыркнул и выбросил на меня клубы дыма.

Мать вынесла было из сарая еще ведро, но поняв, что пожара этим не остановить, швырнула ведро наземь и кинулась в дом. Я спрыгнул в лестницы и метнулся за ней.

Огонь был уже и внутри дома. Языки пламени лизали доски потолка. От дыма перехватывало дыхание. Одним взглядом я окинул обе комнатушки: стол, моя этажерка с книгами, швейная машина, сундук - все это сейчас уничтожит огонь. Мать сунула мне в руки набитый вещами мешок, другой схватила сама. На дворе плачущая Ланка уже выглядывала из окопа.

- А машину-то, машину! - бросая мешок возле окопа и намереваясь снова бежать в дом, воскликнула мать.

- Стой! - остановил я ее. - Бери дитя и пошли!

На улицах и крышах домов хлопали разрывы мин. У силикатного завода опять начали бить наши батареи. В кварталах за шоссе палили из винтовок и автоматов.

- Может, переждем? - нерешительно посмотрела на меня мать.

- Пойдем, дальше хуже будет.

Весь дом уже был охвачен огнем. Пламя яростно, с треском рвало сухую тесовую кровлю Искры и пылающие головни, клубясь с дымом, то взвивались вверх, то угрожающе рассыпались вокруг.

Мать подхватила Ланку на руки, и мы пошли со двора.

На улице, кроме нашего, горе еще дом Кулешовых. В Сорока домиках тоже горело. Дым густо заволакивал небо.

На шоссе впереди, обгоняя широко шагавшего солдата с торчавшей из-под шинели забинтованной рукой, бежали навьюченные, как и мы, мешками и узлами две женщины и девочка лет двенадцати. За ними высокий хромой старик, наклонившись вперед, тянул за собой нагруженную домашним скарбом тележку. За тележкой, подталкивая ее, семенила старуха. При каждом орудийном залпе старуха привычно вскидывала руку ко лбу, чтобы перекреститься, но тут же поспешно опускала ее на грядушку тележки.

На краю у кладбища стоял уже сплошной грохот. Стучали пулеметы, раскатывался треск автоматов, рвались снаряды.

Батареи у силикатного били все ожесточеннее. А пушек в овражке за Сорока домиками уже не было слышно. "Разбомбили наверно", - подумал я.

Ад крышами то там, то здесь раздавались резкие сухие взрывы.

- Минами шпарит, - озираясь, бросил солдат.

Внезапно вверху возник тонкий нарастающий вой.

- Ложись! - крикнул солдат и сам бросился на землю.

Трах! Трах! К счастью, мы успели упасть. Над головами свистнули осколки. Я привстал - улица была полна дыму и пыли. Хозяева катившейся впереди тележки лежали на шоссе не двигаясь: старик, распростершись по одну сторону своего разбитого и перевернутого возка, старуха, свернувшись, словно в коконе, по другую сторону. Солдат уже вскочил и, держась ближе к стенам домов, быстро шагал следом за бежавшими перед ним женщинами с узлами. Мать, прижимая к себе Ланку, со страхом и растерянностью, привстав, озиралась по сторонам.

Теперь мины рвались в Сорока домиках, оттуда по-прежнему строчил наш пулемет. Впереди бежавших женщин с девочкой, у перегородившей дорогу баррикады поднялись столбы тяжелых взрывов. В просвете дыма мелькнул самолет с крестами.

- Ой, сынок, бомбят! - простонала мать.

- Давай сюда!

Вскинув мешки на плечо, через поваленный прямо перед нами забор я бросился во двор, где у сарая виднелся холмик бомбоубежища.

Волоча мешки, я вслед за матерью скатился в щель. Нам повезло, что эта щель оказалась рядом. Кругом уже все трещало и вздымалось.

В убежище никого не было. "Значит, Сапуновы уже ушли", - подумал я. Щель была глубокая, с бревенчатым накатом и довольно просторная. Мать с Ланкой присела на один из наших мешков, а я рядом на нижней ступни входа.

Пикировщики делали все новые и новые заходы. Где-то торопливо бахали зенитки. Бомбы обрушивались пачками. Земля то судорожно дергалась, то мелко и продолжительно дрожала.

В промежутки между бомбежками немцы открывали шквальный огонь из орудий и минометов. На шоссе, на крышах домов, по дворам грохали разрывы мин и снарядов.

Время от времени я выглядывал из щели. Горели уже не отдельные дома, а целые порядки. Сорок домиков пылали как гигантский костер. Но укрывшиеся там где-то наверху наши пулеметчики продолжали строчить. От дома к дому неслись огненные трассы пуль. Дым, пепел и поднятая взрывами пыль так плотно нависли над поселком, что сделалось темно как в сумерки.

По двору, поджав хвост, с оборванной веревкой на шее метался Желтик, Петькина собака, небольшой рыжеватый пес неопределенной породы. От грохота залпов и взрывов он совсем ошалел: поскуливая, то забегал под крыльцо дома, то снова выскакивал наружу. Я свистнул, пес признал меня, подполз к щели, я схватил его за шею и стащил вниз на ступени.