Джули Федор - Традиции чекистов от Ленина до Путина. Культ государственной безопасности

Эти метафоры — не просто условности и риторические фигуры. Метафоры формируют идеологическое мышление [138] Zorin A Ideology, Semioties and Clifford Geertz: Some Russian Reflections // History and Theory, 40:1, February, 2001, 57-73. . Вездесущность этих образов можно связать с неотъемлемой тайной, которая окутывала чекиста, вызывая священный трепет или благоговейный страх, а также со стремлением представить новый орган безопасности всеведущим и всесильным.

Сверхъестественные ассоциации, связанные с Дзержинским, упрочивала поэзия с помощью образов, заимствованных из черной магии: Дзержинский представлялся этаким призрачным явлением, например, в стихотворении Иосифа Уткина, опубликованном в «Правде» на следующий день после смерти Дзержинского [139] Уткин К. На гроб // Правда. 1926. 21 июля. № 165. С. 2. , и в поэме Эдуарда Багрицкого «ТВС», написанной в 1929 году [140] Синявский А. Святой палач // Демократическая Россия. 1991. 6-12 сентября. № 24. С. 7. . И в том, и в другом произведении истощенному поэту ночью является призрак Дзержинского, воплощавший в себе дух эпохи [141] Все это могло бы казаться нелепым, если это было бы режимом, который придерживался научного материализма. Но вспомните о случае Доры Лазуркиной, которая выступала на XII Съезде партии в 1961 году, утверждая, что ей явился Ленин. Она сказала на съезде: «Вчера я советовалась с Ильичом, и он стоял передо мной, как будто бы живой, и говорил: "Неприятно для меня быть около Сталина, кто принес такие беды партии"». В официальной расшифровке стенограммы съезда сказано, что после заявления последовали «бурные продолжительные аплодисменты»; Davis R. W. Soviet history in the Gorbachev revolution. Houndmills and London: Macmillan, 1989. P. 259. .

Мистический Дзержинский 1920-х годов был в целом фигурой более темной, чем Дзержинский конца советской эпохи [142] Более того, если Красный террор в последний период советской истории казался не таким очевидным, террор ЧК был явным — насилие, кровь и «жертвы, устилающие путь к светлому царству труда, свободы и правды»; «Красный меч», 18 августа 1991 года, представлено в книге Фельштинского «ВЧК-ГПУ», с. 72. . В первое время вотчиной Дзержинского была ночь; его связь со смертью прослеживалась более четко, он часто являлся в образе призрачной фигуры. Позже, в период хрущевской оттепели, мрачный аспект культа Дзержинского был сглажен, но отголоски его сохранились, например, в позднесоветской метафоре «невидимый фронт» — она указывала на сферу деятельности чекистов — разведку времен холодной войны, которую они вели незаметно для обычных граждан. Отголоски сверхъестественного до сих пор ощутимы в образе Дзержинского. В 2004 году глава белорусского КГБ Сухоренко использовал этот емкий образ в своей речи, перефразировав знаменитый афоризм о том, что русская литература началась с гоголевской «Шинели»: «все чекисты вышли из… шинели Феликса Эдмундовича» [143] Янин В. Знак диктатуры // Газета. 2006. 26 мая. № 88. С. 6. . В образе Дзержинского есть что-то зловещее, он похож на паука, размножившегося на миллионы миниатюрных версий самого себя, расползшегося по всей стране и плетущего повсюду свои паутины. Недаром советские дети давали торжественную клятву «превратиться в тысячи дзержинских» [144] Обещание, данное двумя пионерскими отрядами в Москве после смерти Дзержинского; Дзержинская С. В годы великих боев. С. 357. Дзержинский был человеком, которому подражали, и, в отличие от Ленина, его можно было «клонировать». Известный педагог Макаренко сказал, что когда бездомные дети были спасены чекистами, клеймо, прилипшее к их образу, было стерто и они были переименованы в дзержинцев; там же, с. 350. , недаром советское прошлое обрело способность самовоспроизводиться, так что раны советской эпохи продолжают болеть и сегодня. Неслучайно именно статуя Дзержинского чаще всего вызывает в современных россиянах реакцию, которая свидетельствует об их неспособности примириться с советским прошлым [145] См., например: Как снимали Феликса // Еженедельный журнал, № 37, 24 сентября 2002; Файбисович С. О покаянии // Вести.Ру, 28 июня 2000. См. также на сайте: http://vesti.lenta.ru/faib/2000/06/ index.html; Новодворская В. Тотем и табу // Новое время. 2002. № 39. См. на сайте: www.ds.ru/nt/2002/nt0239.htm .

Мистическая и грозная атмосфера окутывала не только образ Дзержинского, но и все советские органы государственной безопасности и активно культивировалась. Аббревиатура «ВЧК» нуждалась в особой ауре с самого начала. Официальная риторика стремилась к тому, чтобы одно только это название повергало в страх сердца врагов; сама аббревиатура воспринималась как своего рода психологическое оружие. Когда Зиновьев обращался к собравшимся в Большом театре в декабре 1922 года в рамках празднования пятой годовщины ВЧК, он с гордостью утверждал, что у зарубежного пролетариата при мысли о ВЧК «слюнки текут», тогда как буржуазия «трепещет, слыша три эти ужасающие буквы». Ввиду праздничной атмосферы мероприятия Зиновьев позволил себе пошутить: он отметил, что три буквы «ГПУ» производят не меньшее впечатление на иностранных капиталистов. Толпа радостно возликовала, и Каменев присоединился к общему веселью, добавив: «Пусть капиталистический Запад привыкает!» [146] На празднике ГПУ // Правда. 1922.19 декабря. № 287. С. 8.

Тенденция использовать аббревиатуру «ВЧК» и ее производные в качестве символических объектов устрашения и ненависти к врагам революции стала общим направлением в первые годы советской власти. В 1927 году, например, московский комитет партии заявил на страницах «Правды»: «Пусть слово „чекист" остается самым ненавистным словом для врагов пролетарской диктатуры» [147] Да здравствует ВЧК-ОГПУ, верный и могущественный страж пролетарской диктатуры // Правда. 1927. 18 декабря. № 251. С. 3. .

Ранняя советская поэзия усиливала магическую ауру этих «трех ужасающих букв». Этот мотив играл ключевую роль, например, в произведениях пролетарского поэта Александра Безыменского, который раскрывал и прославлял мистическую силу аббревиатуры «ВЧК», зачастую в гротескной форме. В поэме «ВЧК» (1927), опубликованной в «Правде» на десятилетний юбилей ЧК [148] Произведение «ВЧК» было позднее воспроизведено в книге, изданной Иваново-Вознесенским отделением ЧК, в честь двенадцатой годовщины со дня образования ЧК в 1929 году: Безыменский. ВЧК // Дзержинец. С. 54. , аббревиатура «ВЧК» играет роль своеобразной мантры, гипнотизирующей врага, вводящей его в состояние, подобное трансу. Буржуй в сюртуке со сжатыми от ярости кулаками злобно шепчет эти буквы побелевшими губами, другой, с жирными напомаженными волосами, произносит эту аббревиатуру шепотом «с кривой ухмылкой» [149] Там же. .

Обычные слова, пишет Безыменский, не способны уловить и передать размах и мощь революционной борьбы прошлого, настоящего или будущего, борьбы против врагов революции, за исключением «Одного Слова» [150] Там же. .