Павел Милюков - История второй русской революции

«Общественные деятели», — отвечал Львов. «Ну, общественные деятели бывают разные... Я думал, — поясняет Керенский, — что слова Львова относятся к той родзянковской группе “бывших людей”, которая засела в Москве»... Это было, конечно, еще не очень интересно. Но Керенский чувствовал, что за словами Львова кроется что-то другое, более значительное. «Я видел, что он зашел не просто поболтать. Он говорил, что хорошо ко мне относится, что заинтересован мной лично (не хочет моей погибели)» и т. д. Керенский уже привык к такого рода интродукциям. «На фоне целого клубка разных сведений (этими выражениями Керенский характеризует в показаниях свою информацию о корниловском заговоре, ср., напр., с. 48: вообще накопился целый клубок сведений) меня заинтересовала такого рода тайна». И Керенский, превращаясь в следователя, начинает ставить наводящие вопросы: «Если я ни на кого не опираюсь, то вы-то что можете предложить, какую реальную силу ? Я представляю себе ваш круг, знаю, кто эти общественные деятели»... Провокация подействовала. «Тут Львов стал намекать, что я ошибаюсь; что «они» имеют достаточную реальную силу, с которой необходимо считаться»... Все-таки В. Н. Львов удержался. «Слово Ставка не упоминалось», — замечает Керенский. Резюмируя беседу, Львов только спросил: «Значит, вы будете разговаривать, если я это скажу?» В показаниях Керенского ответ звучит очень неопределенно и уклончиво. «Я говорю: скажите более определенно, что и почему вы хотите от меня знать?». Если бы последний ответ Керенского был действительно только такой, то, понятно, что Керенский мог бы считать, «что на этом дело и кончится». Но «заинтересовавшая его тайна» в таком случае осталась бы нераскрытой. Такой конец слишком противоречил бы и психологии Керенского, и уверенности Львова, что какие-то полномочия — хотя бы полномочия «узнать желания других» — он все-таки получил.

В. Н. Львов «выполняет поручение».Как бы ни были велики преувеличения Львова в последующих заявлениях его Аладьину, Добрин-скому, Н. Н. Львову все же зерно истины, в них, несомненно, заключающееся, должно быть крупнее того, о котором свидетельствует показание Керенского перед следственной комиссией. Констатировав уклончивость этих показаний в ряде случаев, мы и в данном случае можем предположить, что правда где-нибудь посредине между показаниями Керенского и показаниями Львова. «Поручение» выведать настроения и намерения кругов, обладающих «реальной силой, с которой необходимо считаться», Керенский, надо думать, все-таки дал. И когда Львов пришел во второй раз, Керенский, по собственному признанию, встретил его словами: «Вы, значит, опять по этому делу о положении Временного правительства пришли теперь разговаривать?» Он, видимо, ждал «интересовавшего» его продолжения... Прежде чем ознакомиться с материалом разведки, произведенной Львовым по поручению Керенского, вернемся теперь к его дальнейшим похождениям.

23 августа Львов вернулся в Москву. По пути полученное им «поручение» уже разрослось в целую схему, которую он немедленно передал Аладьину, а Аладьин «записал в записную книжку». Это были теперь следующие пять пунктов. 1. «Керенский согласен вести переговоры со Ставкой. 2. Переговоры должны вестись через него, Львова. 3. Керенский согласен на образование кабинета, пользующегося доверием страны и всех частей армии. 4. Ввиду этого должны быть поставлены определенные требования и 5. должна быть выработана определенная программа». Львов прибавил, что переговоры должны вестись негласно, ибо «Керенский опасается за свою жизнь со стороны поддерживающих его групп, если бы последние узнали о переговорах раньше, чем они будут закончены». В воспоминаниях Львова эта схема изложена менее определенно; имеется, однако, еще один пункт, здесь опущенный: в случае необходимости — отставка Керенского.

В Москве же В. Н. Львов приступил и к исполнению своего «поручения». В тот же день, 23 августа, он вызвал в Национальную гостиницу своего брата Н. Н. Львова, который передал мне (в Ростове, начало 1918 г.) содержание своей беседы с В. Н. Львовым следующим образом: «Когда я приехал, В. Н. обратился ко мне с заявлением, что у него есть формальное предложение от Керенского о составлении нового правительства, причем он просил меня взять на себя переговоры с рядом общественных деятелей и не отказаться лично вступить в правительство» По его словам, Керенский считал свое положение безнадежным. Опоры у левых, говорил он В. Н. Львову, он не может иметь. А правые круги, которые поддерживали правительство и в лице офицеров и юнкеров спасали положение, теперь отказываются нести эту службу. Правительству необходимо получить полную поддержку со стороны военных властей. Но эта поддержка не может быть дана правительству настоящего состава. С этими предложениями он, В. Н., имеет поручение ехать в Ставку к генералу Корнилову. Очевидно, В. Н. Львов влагал здесь в уста Керенского те самые мысли, которые в действительности он сам излагал Керенскому. Так спутался «свой план» с «поручением» Керенского в воображении В. Н. Львова.

По воспоминаниям В. Н. Львова, Н. Н. Львов отвечал ему, что он уже переговорил кое с кем из общественных деятелей и что они «идут» с Керенским, хотя это им «трудно». Довольный тем, «что соглашение налаживается», В. Н. Львов зашел в номер Аладьина, квартировавшего в той же Национальной гостинице. Там его мир приятных иллюзий был несколько потревожен чертой из жестокой действительности.

В присутствии Львова, Аладьина и Добринского ординарец из Ставки вручил Аладьину пакет. Раскрыв его и прочтя бумагу, Аладьин побледнел и передал бумагу Добринскому. «Я не могу понять, что произошло в Ставке». Добринский развел руками. Немного обиженный, что его не посвящают в секрет, Львов заметил: «Раз я вошел в переговоры, от меня скрывать не приходится». Аладьин протянул ему телеграмму от Корнилова атаману Каледину, «в которой Каледину приказывается начать движение на Москву». После разговоров Каледина с Корниловым на Московском совещании, это было вполне правдоподобно. «Это безумие, это ужасно!» — восклицал Львов. Настоящие «заговорщики» были хладнокровны. «Раз приказано, надо исполнять», — сказал Аладьин. — «Это еще не похоже на Москву, а только сбор казацких частей», — успокаивал Добринский. Как это относится к «плану» Львова, ему не пришло в голову спросить, а его собеседники не поясняли.

24 августа Львов был уже в Ставке. Первые впечатления были охлаждающие. Корнилов принять не может. Львов начинал понимать, что он в игре лишний, и хотел ехать назад. Но после целого дня ожидания он получил приглашение от Корнилова на 10 часов вечера. Надо сказать, что для своей легитимации он привез с собой письмо от Аладьина к Завойко. В письме сообщалось о получении Львовым полномочий от Керенского вести переговоры от его имени. Как парламентера, а не как спасителя отечества принял его и Корнилов. Разговор с Корниловым мы опять имеем в двух вариантах: Львова и Корнилова.