Павел Милюков - История второй русской революции

Вот вариант Львова: «Я имею сделать вам предложение. Напрасно думают, что Керенский дорожит властью. Он готов уйти в отставку, если вам мешает. Но власть должна быть законно передана из рук в руки (в дальнейшем эта мысль оказывается усвоенной Завойко). Керенский идет на реорганизацию власти в том смысле, чтобы привлечь в правительство все общественные элементы (Львов продолжает думать, что это мысль Керенского, а не его собственная)».

Корнилов, глаза которого, по наблюдению Львова, «сверкнули недобрым огнем» при упоминании о Керенском, ответил сдержанно. «Я ничего не имею против Керенского. Когда на Московском совещании он хотел уходить в отставку, я отсоветовал ему. Когда он спросил, поддержу ли я его, я ему обещал свою поддержку. Но ведь Керенский не борется с большевиками. Так нельзя. В случае восстания большевиков в Петрограде произойдет невероятная каша... В этой каше Временное правительство погибнет... Надо что-нибудь предпринять против этого. Я знаю, что с Керенским можно поладить. Но ведь Керенского ненавидят, а я не могу поручиться за его жизнь. Сегодня приезжал ко мне Савинков жаловаться на совет. Что я могу сделать, когда я не могу добиться от правительства, чтобы все войска на фронте и в тылу были подчинены мне». За окончательным ответом Корнилов просил Львова прийти на следующее утро.

Придя в 10 часов утра 25 августа, Львов заметил большую перемену в тоне и содержании новых заявлений Корнилова. Встретившись потом с «ординарцем» Корнилова Завойко, Львов спросил его, чем объяснялась эта перемена. Завойко бесцеремонно ответил: «24-го вечером меня в Ставке не было» [63].

Действительно, 25 августа Львов встретил Завойко на посту: из соседней комнаты он слушал разговор Львова с Корниловым и, когда счел нужным, вмешался, как сейчас увидим. Корнилов на этот раз заимствовал темы своего ответа Львову из своих воззваний, видимо, уже приготовленных в это время Завойко (см. ниже).

«Передайте Керенскому, что Рига взята вследствие того, что мои предположения, представленные Временному правительству, до сих пор им не утверждены. Взятие Риги вызывает негодование всей армии. Дальше медлить нельзя. Необходимо, чтобы полковые комитеты не имели права вмешиваться в распоряжения военного начальства, чтобы Петроград был введен в сферу военных действий и подчинен военным законам, а все фронтовые и тыловые части были подчинены верховному главнокомандующему. По сведениям контрразведки, доставленным мне, в Петрограде готовится большевистское восстание между 28 августа и 2 сентября. Это восстание имеет целью низвержение власти Временного правительства, провозглашение власти Советов, заключение мира с Германией и выдачу ей большевиками Балтийского флота. Ввиду столь грозной опасности, угрожающей России, я не вижу иного выхода, как немедленная передача власти Временным правительством в руки верховного главнокомандующего... Кто будет верховным главнокомандующим, меня не касается, лишь бы власть была передана ему Временным правительством». На замечание Львова, что военная диктатура должна быть передана ему, Корнилов отвечал утвердительным кивком головой. Он заявил далее, что не верит ни Керенскому, который «ничего не делает», ни Савинкову, который «неизвестно кому хочет всадить нож в спину: не то Керенскому, не то мне». Но, однако же, не ручаясь «нигде» за их безопасность, предлагает им приехать в Ставку, «где он их личную безопасность возьмет под свою охрану», предполагая притом предложить Савинкову портфель военного министра, а Керенскому — юстиции.

В этот момент Завойко взял на себя роль суфлера. Войдя неожиданно в комнату, он сказал «наставническим» тоном, как говорят ученику: «Нет, нет, не министра юстиции, а заместителя председателя Совета министров».

Корнилов в своих показаниях соединяет обе беседы 24 и 25 августа в одну и в общем подтверждает сущность их содержания. Вот его показания:

«Львов, войдя ко мне в кабинет, сразу заявил: “Я к вам от Керенского с поручением”. Я подчеркиваю, что Львов был послан не мной, так как я его с апреля не видал и слишком мало знал. Львов заявил мне от имени Керенского, что если, по моему мнению, дальнейшее участие последнего в управлении Ставкой не дает власти необходимой силы и твердости, то Керенский готов выйти из состава правительства. Если же Керенский может рассчитывать на поддержку, то он готов продолжать работу. Я, очертив общее положение страны и армии, заявил, что, по моему глубокому убеждению, единственным исходом из тяжелого положения страны является установление диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении. Я заявил, что лично не стремлюсь к власти и готов немедленно подчиниться тому, кому будут вручены диктаторские полномочия, будь то сам Керенский или другие лица. Львов заявил, что не исключается возможность такого решения, что ввиду тяжелого положения страны правительство в его нынешнем составе придет к сознанию необходимости установления диктатуры и, весьма возможно, предложит мне обязанности диктатора. Я заявил, что, если бы так случилось, то, всегда держась мнения, что только твердая власть может спасти страну, я от такого предложения не отказался бы. Затем в присутствии моего ординарца Завойко я повторил В. Н. Львову сущность моего заявления» [64]. А Корнилов прибавляет и то, что он просил Львова передать Керенскому, что признает желательным безотлагательный приезд его и Савинкова в Ставку.

От Корнилова В. Н. Львов отправился к Завойко, пригласившего его к завтраку. Тут оказался и Добринский, и Львов был введен в новые тайны «заговора». Завойко вынул из письменного стола, прочел вслух и дал Львову копию манифеста к армии (к казакам?) и прокламации к солдатам, им же, очевидно, и сочиненные (о приказах Корнилова см. ниже). Во втором документе солдатам обещалось по 8 десятин земли; автор этого предложения профессор Яковлев сидел тут же и был представлен Львову. Пишущий эти строки познакомился с профессором Яковлевым на Московском совещании. «Профессор» развивал такие фантастические планы об аграрной реформе, что невозможно было отнестись к нему серьезно. Львов тоже усомнился. «Откуда вы возьмете столько десятин на каждого солдата?». «У меня все это точно вычислено», — отвечал этот, видимо, не вполне уравновешенный господин. Каким-то путем именно люди такого типа попадали в советники Корнилова [65].

Затем Завойко приступил к составлению списка министерства. Сцена эта настолько характерна и внутренне правдоподобна, что мы приведем ее целиком:

«Взяв бумажку, Завойко с небрежным видом сказал: “Итак, заместителем председателя Совета министров будет Керенский” И написал сие на бумажке. “Кто же будет министром внутренних дел?” — спросил Завойко и уставился на меня. “Быть может, вы возьметесь быть?” — спросил меня Добринский (ср. выше беседу перед секретным заседанием в Ставке 17 августа). Я поспешно отказался. Завойко быстро записал: “Филоненко”. Министром финансов записал самого себя и поставил собственноручно: “Завойко”. — “Обер-прокурором Святейшего Синода?” Я поспешно сказал: “Карташев” и т. д. Окончив записку, Завойко сунул ее мне. Я спрятал записку в карман, но не выдержал и обратился к Завойко со словами: “Вы составляете кабинет. Я вижу: здесь у вас все готово к перевороту. И вы решаетесь на это, не посоветовавшись ни с общественными деятелями, ни с какими общественными организациями. Это невозможно. Надо немедленно созвать сюда видных общественных деятелей и переговорить с ними”. Завойко встал с кресла у письменного стола и предложил мне перо и бумагу: “От имени верховного главнокомандующего можете написать кому угодно”. Я сел и написал записку: “Корнилов просит немедленно прибыть в Ставку общественных деятелей, кого сочтешь необходимым” “Эту записку вы вручите брату моему (Н. Н. Львову), — сказал я, обращаясь к Добринскому. — Поезжайте немедленно в Москву”».