Павел Милюков - История второй русской революции

Ярче всего эти задние мысли наводящих вопросов Керенского вырисовываются в тех несоответствиях, которые получаются между ними и ответами Корнилова. Достаточно обратить внимание на подчеркнутые ниже слова юзограммы, чтобы дать себе ясный отчет в значении этих несоответствий и несовпадений. Вот полный текст разговора по аппарату.

1. — «Здравствуйте, генерал. У аппарата В. Н. Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.

— Здравствуйте, Александр Федорович, здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждаю тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия (см. выше), очерк, сделанный мной Владимиру Николаевичу. Вновь заявляю: “события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок” (но не подчинения немедленно. — П. М. ).

Керенский, естественно, не мог считать такое подтверждение «достаточным». Поэтому он повторил свой наводящий вопрос уже в более определенной форме, от имени В. Н. Львова:

2. — Я, В. Н., вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнить, о котором вы просили известить меня Александра Федоровича, только совершенно лично [69]. Без этого подтверждения лично от вас А. Ф. колеблется вполне доверить.

— Да, подтверждаю , что я просил вас “передать Александру Федоровичу мою настоятельную просьбу приехать в Могилев ”.

Это опять было совсем не то, что нужно. И Керенский в третий раз уже от своего имени «закрепляет».

3. — Я, А. Ф., понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя. Надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?

— Настоятельно прошу, чтобы Б. В. приехал вместе с вами. Сказанное мной Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится к Б. В. Очень прошу не откладывать вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас.

4. — Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?

— Во всяком случае.

— До свидания, скоро увидимся?

— До свидания».

Казалось бы, так много другого можно было сказать друг другу в такую минуту, много такого, что могло бы предупредить непонимание, выяснить до конца запутавшееся положение и совершенно изменить ход дела путем какого-нибудь общего решения. Но Керенский уже говорит с подследственным и только устанавливает факты.

Результатом своего закрепления он очень доволен. «Разговор дал больше, чем можно было ожидать, — заявляет он. — Он подтвердил не только полномочие Львова говорить от имени Корнилова, но удостоверил и точность передачи слов последнего первым». И целым рядом софистических доказательств Керенский пытается установить, что два заговорщика понимали друг друга с полуслова и говорили на разных концах провода совершенно одно и то же: говорили именно то, что нужно было Керенскому для «достаточного» обоснования перед правительством его «решительных действий».

Характерным образом так формулирует это упрощенное политическое значение разговора по прямому проводу и ближайший сотрудник Керенского Некрасов. «Этим ответом, — заявляет он в своем рассказе журналистам («Речь», 13 сентября), — генерал Корнилов принял на себя полностью ответственность за содержание ультиматума , предъявленного В. Н. Львовым. Передать генералу Корнилову полный текст ультиматума, подписанного В. Н. Львовым, представилось невозможным. Есть вещи, которые нельзя доверять даже аппарату Юза. Ведь ультиматум “генерала Корнилова мог бы получить распространение в тысячах экземплярах”». Так, очевидно, думал и Керенский, больше всего боявшийся преждевременного разглашения и предпочитавший применить свой упрощенный прием, чтобы вырвать признание у подсудимого, в виновности которого он уже не сомневался. Habemus confitentem reum!.. [70]

На следующий день Филоненко, не юрист, но человек неглупый, прочтя ленту, не мог скрыть от Корнилова своего удивления: каким образом он мог столь легкомысленно подтвердить слова Львова, содержание которых оставалось ему неизвестно. «Я в более резких, чем обычно, выражениях высказал, — говорит Филоненко, — что и форма вопроса А. Ф. Керенского, и ответ генерала Корнилова абсолютно недопустимы в каких-либо серьезных деловых сношениях, а тем более при решении дела громадной государственной важности, так как А. Ф. Керенский не обозначил, что же он спрашивает, а генерал Корнилов не знал, на что, собственно, он отвечает». Так оно в действительности и было.

Оставалось теперь осуществить третью и последнюю часть быстро задуманного плана «закрепления» преступления и преступников: «закрепить в свидетельском показании третьего лица мой разговор с В. Н. Львовым наедине». Едва успев сесть в автомобиль для возвращения с прямого провода в Зимний дворец, Керенский уже приступает к исполнению этой задачи. В присутствии В. В. Вырубова он «нарочно» говорит В. Н. Львову, что переменил решение и поедет в Ставку: говорит, чтобы «проверить его». «Тогда В. Н. Львов, — рассказывает Керенский, — странно волнуясь, схватился за грудь и говорит: “Спаси вас Бог, ради Бога, не ездите, потому что ваше дело плохо”» [71].

Главное испытание было впереди. В кабинете Керенского уже был заготовлен свидетель, полковник С. А. Балавинский. Не подозревая о его присутствии в комнате, В. Н. Львов простодушно отвечал Керенскому на его вопросы. А на другой день, 27 августа, его ответы были изложены Балавинским в показании судебному следователю. Суть дела свелась к тому, что Львов еще раз «удостоверил, что все предложения в его записке», громко прочтенной при этом, «исходят от генерала Корнилова». Он даже великодушно (и легкомысленно) «подтвердил правильность изложенного на ленте разговора», при котором не присутствовал, но который, уступая желанию Керенского, молча согласился считать своим разговором. Ново было лишь то, что Керенский подробнее развил тему своего вопроса Корнилову: «во всяком ли случае» приезжать. Он несколько раз спрашивал Львова при скрытом свидетеле, чем мотивируется вызов в Ставку, «так как, по имеющимся у него, Керенского, точным сведениям, 27 августа выступления большевиков не будет». Гораздо уместнее и полезнее для дела было бы выяснить этот пункт в разговоре с Корниловым. Львову при отсутствии у него всяких сведений о выступлении большевиков ответить на этот уже явно инквизиторский вопрос было нечего. Естественно, что его он «обходил молчанием», лишь напоминая Керенскому, что он «уже четыре ночи не спал», чувствует себя утомленным и просит его скорее принимать решение.