Павел Милюков - История второй русской революции

Солнце клонилось к закату, решительного натиска на Царское не было, и Керенский вновь потерял терпение. Он «уже более не сомневался, что внезапный (?) паралич, охвативший все части 3-го конного корпуса, происхождения не военно-технического, а чисто политического». На Краснова посыпались «письменные требования немедля начать военные действия против Царского, открыв артиллерийский огонь». Керенский остался и впоследствии «при глубочайшем убеждении», что можно было «при доброй воле командования и при отсутствии интриг» занять Царское еще утром, полусутками раньше. «Сознательное промедление под Царским» он считает «роковым ударом для всего похода».

«Роковым» было, однако же, как мы знаем, все положение. К вечеру 28-го оно стало только яснее, чем раньше. И несомненно, Краснов, решившийся наступать в расчете на случайности гражданской войны, чем дальше, тем яснее понимал, что случайности эти складываются не в его пользу. Он дал два пушечных выстрела, многотысячная толпа противников разом бежала к станции, требуя отправки в Петроград. Казаки почти без сопротивления заняли станцию железной дороги, радиостанцию, телефон. В сумерках казаки начали входить в город. Но этим дело не решалось. Краснов помнил малочисленность своего отряда, помнил тактическую опасность вступления в Царское и поздно вечером заявил Керенскому, что надо оттянуть войска и отложить занятие города до утра. Керенский решительно протестовал и требовал немедленного вступления. Его поддержал Станкевич, только что прибывший из Петрограда и сообщивший оптимистические сведения о настроении в столице. С утра 29-го Керенский собирался «приступить к подготовке ликвидации Петербурга», продолжая ссылаться на «движение эшелонов» вспомогательных войск. Подчиняясь приказанию и понимая моральное значение занятия Царского, Краснов ночью вошел в город и занял дворцы. Керенский, полный «самых мрачных мыслей», вернулся на ночлег в Гатчину. Он, впрочем, по его словам, еще «твердо надеялся найти в Гатчине свежие войска». Он нашел «только... телеграммы». В своих воспоминаниях он признает: «За день нашего отсутствия настроение в низах сильно ухудшилось».

Положение в Царском было тоже неважное. Как и предвидел Краснов, сохранить силу горсточки казаков в многолюдном городе было гораздо труднее, чем в Гатчине. Юнкеров здесь не было, а дружественно расположенный Обуховский батальон соглашался помочь только расстановкой караулов. Гарнизон Царского Села, превосходивший силы красновского отряда «раз в десять», оставался нейтральным, но лишь до той поры, пока выяснится соотношение сил. Нечего и говорить, что никакой надежды на подход подкреплений, обещанных Керенским, не было. Численность отряда утром 28 октября составляла всего 8½ сотен, то есть 510 конных или 340 спешенных казаков. Днем 28-го подошли, правда, еще три сотни 1-го Амурского казачьего полка, но они заявили, по свидетельству Краснова, что «в братоубийственной войне принимать участия не будут, что они держат нейтралитет». Они стали в деревнях, не доходя до Царского, и отказались даже выставить заставы на смену утомленным донцам.

С фронта тоже приходили печальные известия. Генерал Черемисов телеграфировал по частям фронта, что «политическая борьба, происходящая в Петрограде, не должна касаться армии», и эта телеграмма тотчас отозвалась на движении эшелонов к Петрограду. Начальник штаба Черемисова генерал Лукирский телеграфировал Краснову, что «Приморский драгунский полк отказался грузиться в Витебске, и лишь один эшелон, погрузившись, дошел до Полоцка». Мы видели, что казачьи части 3-го корпуса, не успевшие выступить с Красновым, были задержаны, а 13-й и 15-й Донские казачьи полки не были выпущены из Ревеля. Шедший на помощь из Гатчины эшелон осадного полка был обстрелян большевиками и отошел на станцию Ижора.

Таким образом, отряд Краснова оказался окончательно изолированным. Двигаться на Петроград при таких условиях было очевидно невозможно. Генерал Краснов решил назначить на 29-е своему отряду дневку в Царском Селе. В своих позднейших воспоминаниях он объясняет это решение следующим образом: «Люди, которые были со мной, были сильно утомлены. Они двое суток провели без сна, в непрерывном нервном напряжении. Лошади отупели, не имея отдыха. Необходимо было дать передышку. Но мои люди не столько устали физически, сколько истомились в ожидании помощи. Комитеты заявили мне, что казаки до подхода пехоты дальше не пойдут». Краснов надеялся, что «кто-либо подойдет за день», и во всяком случае он сможет лучше выяснить обстановку.

За день 29 октября в Петрограде произошло неудачное восстание юнкеров. По свидетельству Керенского, сведения об этом были получены в Царском Селе «только около 4 часов дня, когда все уже было кончено». Керенский высказывает предположение, что «если бы мы были хоть вовремя осведомлены о событиях в столице, мы немедленно бросились бы на помощь, как бы врасплох ни застало нас известие о восстании». Но мы видели, как мало Керенский уже тогда имел влияния на ход событий и как невозможно было «немедленно броситься на помощь» из Царского в Петроград. В течение дневки 29-го «обстановка» выяснилась в смысле, еще более неблагоприятном для продолжения наступления и для Керенского лично.

«Офицеры моего отряда — все корниловцы, — рассказывает Краснов, — возмущались поведением Керенского... Его популярность пала, он — ничто в России, и глупо поддерживать его... Пойдем с кем угодно, но не с Керенским». Краснов догадывается, что «под влиянием разговоров с офицерами и казаками» к нему зашел Савинков и «предложил убрать Керенского, арестовать его и самому стать во главе движения». С тем же явился войсковой старшина 9-го Донского полка Лаврухин, он «почти требовал немедленно удалить Керенского из отряда, потому что казаки ему не верят, считают, что он идет заодно с большевиками и предает нас». «Именно ввиду этого настроения Краснов и уговорил Керенского «с большим трудом» переехать в Гатчину, куда приехал штаб корпуса и откуда можно было связываться со ставкой». Станкевич и Войтинский пытались поднять настроение казаков, разъясняя им политический смысл борьбы и необходимость наступления на Петроград. К чему привели эти убеждения, видно из воззвания, которое было составлено 29 октября «совещанием представителей сводного отряда».

Отряд «с негодованием протестовал против клеветы, будто казаки служат контрреволюции», ссылаясь на то, что он идет к Петрограду «по приказу верховного главнокомандующего и по приказу центральных комитетов Советов рабочих и солдатских депутатов, Киевского фронтового общеказачьего съезда, совета Союза казачьих войск и других органов российской демократии». По «очищении Петрограда от преступно захвативших власть большевиков» отряд «отдавал себя в распоряжение тех органов, которым верит Россия», а именно временного Совета республики и комитета спасения родины и революции, которым предстоит вопрос «о воссоздании в республике государственной власти». Отряд хотел «обеспечить им возможность разрешения этого вопроса без всякого давления с какой бы то ни было стороны». Позиция, как видим, приближалась к «нейтральной».