Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова

Дед Петря прислушивается к затихающим голосам и шагам, подбрасывает поленья в огонь, затем развязывает кисет, набивает трубку, прикуривает от уголька и удобно располагается в своем углу, натянув на плечи вильчуру. А деду Елисею он старается не мешать.

Каждый человек, особенно в зрелом возрасте, засыпает по-своему, впадая в глубокий и короткий первый сон. Одни засыпают, лежа на спине, раскинув руки и слегка повернув голову; другие, как дьяк Раду, лежат ничком, уронив голову на скрещенные руки, вытягиваются, недвижные и прямые, будто срубленные сосны; иные свертываются калачиком, как дед Петря, подложив под щеку ладонь и подтянув колени к локтям; только дед Покотило даже во сне как будто сидит в седле; слегка опершись обо что-нибудь, он спит, подняв голову и спокойно опустив руки. Глаза у него закрыты, но кажется, что он внимательно смотрит вдаль.

Дед Петря мгновенье искоса глядит на него. Этот сон деда Елисея всегда смущал его - совсем не слышно дыхания. Старый воин словно погрузился в воду.

"Будто душа оставила его, - с тревогой размышляет дед Петря, - а тело, охваченное мертвой неподвижностью, дожидается ее возвращения".

В эту минуту запорожец глубоко вздыхает и, раскрыв выпуклые глаза, устремляет их на Петрю и на огонь.

- Аха-ха! - бормочет он.

Дед Петря молчит.

- Аха! Вот теперь, хлопче, мы можем и потолковать.

Дед Петря на пять лет лет моложе деда Елисея.

- Ждал я тебя, Покотило, - отвечает капитан Петря. - Никого о тебе не спрашивал, страшась дурных вестей.

- Думал, небось, пропал Покотило? - говорит запорожец, показывая в улыбке крепкие, как кремень, зубы.

Ухмыляется и дед Петря.

- Думал. Да вижу, что придется нам с тобой еще немного задержаться на этом свете. При других я не хотел спрашивать, что ты делал. Знаю, сам мне расскажешь.

- Рассказал бы, да нечего.

- А нечего, так и не рассказывай. Я рад, что хоть свиделся с тобой, Елисей. Давай-ка трубку, я ее набью тебе своим табачком, мой лучше.

- Э-э нет, брат, у меня табачок-ярунок. Тот же купец, что привозит тебе, возит и мне. Ты покури своего, а я своего - твой получше, а мой покрепче. А вот говорить-то нам не о чем.

- Разве что вспомнить стародавнюю быль, - сказал дед Петря.

- Какую быль? - удивился Елисей.

- Ну, какую хочешь. Расскажи мне еще раз, как было дело в Бахчисарае, когда старшина отправила тебя послом к Мурад Гирею.

- Ай и хитрец! - захохотал дед Елисей. - Спрашиваешь про одно, а хочешь услышать про другое. Я тогда сказал хану Мураду, что мы, запорожцы, ни бога ни черта не боимся, а вот, мол, перед ханом Мурадом робеем. Понравилось татарскому хану такое слово.

"Тяв-тяв-тяв! - рассмеялся хан, будто затявкал. - Чего же вы робеете перед Мурадом?"

"Боимся, - говорю, - что пойдет он на нас".

"Тяв-тяв-тяв!" - смеется татарский хан.

"Боимся, - говорю я, - что пойдет на нас хан Мурад и мы его искрошим. А жаль будет его, потому как он - душевный и кроткий муж".

Тогда хан Мурад похлопал меня по спине. И говорит: "Принесите Елисею Покотило изюму, миндалю и померанцев!"

И вот поднесли мне рабы угощение на блюде из китайского фарфора. Ем я, выбираю что повкуснее, а скорлупки и косточки за щекой держу.

Говорит хан Мурад: "Пусть лучше мир между нами будет".

Я кланяюсь и говорю: "Нет на свете шаха, царя и князя мудрее хана Мурад Гирея. Слова его, - говорю, - слаще изюма и миндаля, драгоценней золота и самоцветов".

Хлопнул хан в ладоши и велел принести другие яства. А я наклонился в сторону и выплюнул косточки и скорлупу. Мурад не заметил, а рабы завопили: "Аман! Аман! - и потянули из-под меня бухарский ковер. Тут хан закричал сердито: "Как вы смеете тащить ковер из-под моего друга Елисея Покотило?"

Рабы бросились в страхе на колени и, стукнувшись лбом об пол, объяснили, отчего они тащат ковер. Смеется и удивляется хан Мурад. "Друг Покотило, - говорит, - аль тебе наше угощенье не по вкусу?"

"По вкусу, мудрый и славный хан Мурад, - говорю, - но что же мне делать с косточками и скорлупой? Да хотелось бы еще запить чем-нибудь угощенье, лишь бы не водицей и не сладеньким". Посмеялся хан, посмеялись сыновья его.

Дед Петря выпускает в жерло печи целые облака дыма и весело кивает головой.

- О твоем посольстве, - говорит он, - прознали в Запорожье. А люди хана Мурада, вспоминая какие-либо происшествия, еще долго так вели счет: это было через столько-то и столько-то лет после того, как запорожец плюнул в шатре хана в Бахчисарае.

Покачал головой дед Елисей.

- Лучше всего, что запомнили это сыновья Мурада. Но я вижу, куда ты гнешь, лукавец. Так и быть, скажу о том, что тебе выведать хочется. Недавно прислал мне ответ меньшой сын Мурада Демир. И крымский хан Адиль и буджакский хан Демир не забыли, что когда-то я привез им в дар по соколу для охоты на диких уток. А когда случилась большая смута в Молдове, Адиль Гирей и брат его Демир Гирей возмутились, узнав, как убили оттоманцы Иона Водэ. Бейлербей Ахмет нарушил слово, испоганил свою душу. У татар есть такая поговорка: "Коли недруг - лев, хорошо, а шакал - друг, плохо".

- Не могу сказать, что я сохну от любви к соседям нашим ногайцам, сказал дед Петря, замотав головой, - но поговорка их мне по душе.

Елисей Покотило продолжал, выпустив в печку струю дыма.

- Среди неверных поистине самыми бесчеловечными показали себя турки. Их падишахи требуют, чтоб христианские цари и короли сами явились в Порту с поклоном и данью. И пищу, и роскошь турки добывают лишь мечом; иного ремесла не ведают. Держат целые орды наготове, конны и оружны, и бросают их то туда, то сюда. У султанов полны гаремы жен да целая сотня наследников. Один из этой сотни притязателей становится владыкой и убивает остальных девяносто девять. Зверя более кровожадного, подозрительного и смерти боящегося, чем султан, не найти; ведь как он поступает, так поступают и с ним. Сам ведаешь, турки не знают законов, а только свою злобу и прихоть.

- Верно. В Молдове давно это известно.

- А ногайцы - иное дело. Ногайцы обрабатывают землю, - продолжал дед Елисей, - и знают мирные ремесла, прививают плодовые деревья и сажают виноградные лозы; они гостеприимны, женщинам не надевают намордников и пьют вино, как и мы. Лишь когда пускаются в набеги, отряды их сеют страх. Но теперь крымчаки больше побаиваются нас, нежели мы их. Турки сильнее татар, а татарам это не по душе; турки натравливают их на христиан, что совсем не нравится гололобым, ибо им крепко достается от нас. Татарам больше по вкусу мирные орудия, нежели сабля, как говаривал хан Мурад, когда я был у него. Смягчились разбойники, правнуки Ногая, с тех пор как завели себе дворцы и сады да познали сладость неги и плодов земли; встали бы их прадеды из могил, так не узнали бы правнуков. С помощью божьей и запорожских сабель изменились язычники: с ними можно столковаться, особливо с той поры, как измаильтяне наступили им на горло.