С. Энгус - Тайные культы древних. Религии мистерий

То, что священнодействия были действительно средством получить божественную милость для множества посвященных, отрицать нельзя ввиду множества свидетельств о блаженстве, достигнутом в результате инициации. Ни среди древних авторов [907] , ни среди современных исследователей нет согласия по поводу религиозной ценности мистерий. Оценивая древние свидетельства, мы должны помнить, что религиозные злоупотребления во все века привлекают больше внимания, чем добродетели повседневной жизни; что свидетельства очевидцев и посвященных заслуживают больше доверия, чем слова посторонних; что древние мисты соблюдали свои обеты секретности с раздражающей точностью; что этих верующих судили в основном по свидетельствам их самых предубежденных и зачастую плохо информированных противников, в то время как их собственные уста были запечатаны. Мы должны помнить и о том (о чем нередко забывали Отцы Церкви), что многие древние мистерии нельзя свести к одному знаменателю и что, таким образом, их нельзя все без разбору объявлять заслуживающими Божь ей кары [908] . Демосфену было лучше знать. Были такие возвышенные мистерии, как элевсинские, в то время как многочисленные частные мистерии своим шарлатанством вызывали отвращение у благочестивых язычников. В то время как добро и зло смешиваются, как это и должно быть в природе человека, отклонения и несообразности со стороны исповедующих религию не должны нас удивлять. Пусть тот, кто обошелся без греха в своей собственной вере, бросит первый камень в древнего верующего. Орфический стих «Много носителей тирсов, но мало мистов» [909] показывает, что орфики (о более благородной стороне религии которых Платон был высокого мнения) сознавали, что в их рядах присутствуют лицемеры. Бродячие нищие Orpheotelestae заработали учению орфиков плохую репутацию, но его господство показывает, что в отношении зарождающегося чувства вины оно соответствовало определенной потребности.

В «Республике» Платон с презрением отзывается о Мусее (популярный орфизм) за то, что в мистериях он обещал «вечное опьянение прекраснейшим медом добродетели» [910] , и высмеивает и Мусея, и Орфея за то, что те провозглашают отпущения и очищения посредством жертвоприношений и самодисциплины как для живых, так и для мертвых [911] . Платон смотрел на тех, кто распространял орфические священнодействия, в том же свете, как какой-нибудь епископ

в XVIII веке смотрел на бродячих и зачастую неграмотных проповедников – воспитанников Джона Уэсли. Демосфен [912] дает живое описание своего оппонента Эсхина, помогающего своей матери, Главкотее в ночных очистительных обрядах фригийских мистерий Сабазия, где фигурирует сложный символизм и церемониал: «Сделавшись взрослым, ты читал матери книги, когда она исполняла таинства, и вообще прислуживал ей, по ночам обряжал посвящаемых в оленьи шкуры, разливал им вино из кратеров, очищал и обтирал их грязью и отрубями и, поднимая после очищения, заставлял говорить: “бежал зла, нашел лучшее”. Ты похвалялся, бывало, что никогда еще ни один человек не мог так громко возгласить, как ты… а днем он водил по улицам эти прекрасные сонмища людей, увенчанных укропом и белым тополем, сжимая в руках змей-горланов, размахивал ими над головой, выкликая: “эвге! сабе!” – и приплясывая при этом: “гиэс, аттес, аттес, гиэс!” Старушонки звали его запевалой и предводителем, плющеносцем, кошниценосцем и тому подобными названиями и в оплату ему давали тюрю из печений, крендели и пряники» [913] .

Этот обряд не содержит в себе ничего познавательного, нет в нем и ничего духоподъемного. Однако цели Демосфена здесь двояки: представить худшую сторону, чтобы дискредитировать противника и чтобы представить в благоприятном свете свое собственное членство в конкурирующей церкви мистерий – элевсинской [914] . Религиозные вкусы могут быть различны. Римские поэты нередко упоминают о приверженности своих возлюбленных культам мистерий [915] , хотя, без сомнения, целомудренных Паулин было столько же и в храмах. Ливий [916] рассказывает о скандалах, связанных с дионисийскими братствами в Риме в 186 году до н. э., но он, несмотря на свою ангажированность, оставил в своем повествовании свидетельство о лучшей и более серьезной стороне вакханалий – о пропагандистском усердии Graecus ignobilis sacrificulus et vates, о sacramentum посвящения, благодаря которому посвящаемые становились «воинами» божества с символическими доспехами «священной войны», обетом соблюдать тайну, десятидневным постом, крещением, пророчествами и верностью подавляющего большинства участников. Кроме того, никто не смог бы беспристрастно судить раннехристианские церкви по неприятной картине, обрисованной в Первом послании к коринфянам (гл. 11). Опубликованный недавно декрет [917] Птолемея Филопатора, целью которого являлось регулирование частных дионисийских посвящений по всему Египту, можно привести как свидетельство против мистерий: он интересен в том плане, что показывает, как египетский монарх вынужден был разбираться с психопатической проблемой, сходной с той, что коринфяне передали на рассмотрение Павлу.

Но в целом свидетельство древних благоприятно в отношении ценности мистерий как таковых, особенно в том, что касается будущего блаженства. Пиндар, пылкий орфик, так говорит [918] о мистериях:

ὄ λβιος ὅ στις ἰδὼν ἐκεῖνα

κοίλαν εἶ σιν ὑπὸ χθόνα.

οἶ δεν μὲν βιότου τελευτὰν

οἶ δεν δὲ διόσδοτον ἀρχάν [919] .

Софокл [920] :

Блаженны трижды смертные, чтó узрят

Тех таинств непорочных благодать

И уж затем в Аидову обитель

Сойдут. Одни в ней жизнь они обрящут,

Всем прочим в ней лишь горе суждено [921] .

Цицерон [922] утверждает, что в греческих мистериях в добавление к цивилизующему влиянию [923] и философии жизненных принципов «мы получили от них не только основательную причину жить в радости, но также и повод умирать с лучшей надеждой». Плутарх в своем «Утешении к жене» (гл. X) по поводу смерти маленькой Тимоксены утешает ее верою в бессмертие, усвоенной посредством посвящения их обоих в мистерии Диониса. Посвящаемый в таинства Сабазия восклицал в религиозном экстазе: «Я спасся от зла, я нашел добро». Тавроболии обеспечивали «возрождение для вечности». Посвященному в таинства умершему орфику богиня смерти говорила: «Богом ты станешь вместо смертного». На могилах верующих александрийского культа могло быть написано: «Возрадуйся» или «Пусть Осирис даст тебе воду, подкрепляющую силы». Если с некоторым основанием можно сказать, что мистерии больше были обращены к бессмертию, чем к нравственным требованиям, правда и то, что они были вынуждены постепенно приобрести все более и более этический характер [924] в практической связи с жизнью. Оратор Сопатр трезво заявляет: «Поскольку я был посвящен, то я вполне могу соответствовать любым нравственным требованиям» [925] . Изысканная ода в «Лягушках» Аристофана [926] предполагает, что нравственная жизнь на земле является условием для того, чтобы попасть в поля блаженных: