Константин Писаренко - Тайны дворцовых переворотов

А посеянные принцессой ядовитые зерна проросли сами. Мнительный генералиссимус приревновал вице-канцлера, прямо-таки сроднившегося с царской семьей за период болезни князя (с 22 июня по 26 июля). Мысль о коварстве и вероломстве хитрого немца без всяких к тому оснований прочно засела в мозгу Александра Даниловича. Не без удивления Амадей Рабутин 8(19) августа констатировал необычные перемены в поведении партнера: «Меншиков сделался особенно раздражительным. Он часто находится теперь в крайне неблагоприятном расположении духа. Со дня на день обращение с ним становится более трудным. Иногда его замечания в беседе с государем бывают слишком резкими. Государь чувствует это. Остерман старается смягчить обострившиеся отношения… ожидая, что Провидение даст всем делам другой оборот».

Мрачное настроение союзника австрийцев и датчан, как и обидные выволочки царю и гофмейстеру за небережливость и чрезмерную щедрость, проистекали из тех мучительных переживаний, которые терзали князя с конца июля: предал или не предал его Остерман? Барон заметил беспокойство партнера, попробовал развеять опасения и сумел отчасти разрядить обстановку. Фаворитку императора это нисколько не смутило. До свадьбы Петра и Марии – еще далеко. Подозрительность Меншикова никуда не исчезнет, как бы ни изворачивался воспитатель. Благосклонность жениха к заносчивому отцу невесты потихоньку тает. Рано или поздно обоюдные претензии превзойдут критический уровень, и тогда любая искра станет роковой для Светлейшего. Посему ей волноваться незачем, по крайней мере сейчас, в самом начале интриги.

Между тем до высекновения злополучной искры оставалась всего неделя. 30 августа Меншиков в кругу семьи отпраздновал собственные именины. Царь на них не приехал, извинившись занятостью или нездоровьем. Отказ не покоробил героя дня и не слишком огорчил. Ведь главное увеселительное мероприятие планировалось провести 3 сентября. На освящение в Ораниенбауме церкви Святого Пантелеймона генералиссимус пригласил многих знатных персон. Государь с компанией тоже собирался присутствовать на церемонии. В воскресенье хозяин приморской усадьбы радушно принимал дорогих гостей – кавалеров в парадных кафтанах с лентами через плечо и дам в сверкающих драгоценностями нарядах. Явились все, кроме первой четверки. Ни очаровательной Елизаветы, ни рассудительной Натальи, ни любезного Остермана, ни энергичного Петра Александр Данилович так и не дождался. Князя публично унизили, а он даже не догадывался, за что схлопотал августейшую «пощечину». После долгих колебаний и совещаний с Алексеем Яковлевичем Волковым – секретарем, казначеем, адвокатом семьи Меншиковых – 4 сентября в пятом часу вечера оскорбленный вельможа отправился в Петергоф выяснять причину высочайшей немилости… {42} 42 Российский архив. М., 2000. Вып. 10. С. 571, 573, 574, 577-582; Сб. РИО. СПб., 1868. Т. 3. С. 489, 490; 1891. Т. 75. С. 79-81; Вестник Европы. 1896. № 1. С. 125; № 2. С. 563; РГАДА, ф. 197, п. 9, д. 14, л. 1-2; ф. 198, оп. 1, д. 469, л. 184-185; д. 824, л. 46, 46 об. По свидетельству Лефорта, Петр не приехал к Меншикову 30 августа из-за дел; австриец Карами считал, что царь "извинялся нездоровьем".

А никакой высочайшей немилости в действительности не было. И Долгоруковы с Остерманом втайне надменному сановнику опалу не готовили. Правда, Василий Лукич Долгоруков, не желая тащиться в провинциальный Киев, да Гавриил Иванович Головкин, возмущенный изгнанием Ягужинского, попробовали сколотить антименшиковскую коалицию, чтобы провозгласить императора совершеннолетним и под каким-нибудь предлогом избавиться от тирана. Только дальше слов дело не двигалось. Канцлер имел неосторожность поведать о своих планах Остерману, и тот не преминул 21 или 22 августа через Амадея Рабутина предупредить мнительного союзника о происках группы недовольных. Однако посол не увиделся с Данилычем. 28 августа австриец скоропостижно умер, и предупреждение, похоже, не дошло до Меншикова, который 3 сентября пострадал вовсе не по вине тайных злопыхателей, а потому, что в сентябре на работу вышел Александр Кайсаров. По-видимому, два обер-камердинера дежурили во дворце по очереди через каждый месяц. В июле за сохранность имущества и денежной казны отвечал Кайсаров, в августе – Кобыляков. В сентябре вновь наступил черед Кайсарова. Напомню, ему Светлейший велел без собственноручного письменного разрешения никому денег не отпускать. По окончании конфликта князя с царем из-за самоуправства Кобылякова приказ фактически утратил силу. Правда, отдыхавшего напарника никто не позаботился о том уведомить. И вот, когда 1 или 2 сентября император запросил через посредника у обер-камердинера энную сумму, тот, сославшись на известное постановление, развернул гонца на сто восемьдесят градусов. Реакция монарха вполне естественна. Как? Меншиков опять взялся за старое?! Историю с Кобыляковым позабыл! Ну, я его проучу!!!

Демонстративная обструкция генералиссимуса 3 сентября шокировала и переполошила многих. Неужели пробил час падения Голиафа?! Ни в коем случае! Царь просто намекнул князю, что с ним шутки плохи, и тем удовлетворился. В седьмом часу пополудни 4 сентября Петр минут пятнадцать общался с встревоженным Александром Даниловичем. Оба быстро осознали: в основе новой стычки – недоразумение. Помирившись, сразу же расстались, не подозревая, что прощаются навсегда. Из царских апартаментов Меншиков «изволил иттить (в тех же палатах) в свои покои и забавлялся в шахматы». Потом поужинал и лег спать.

Утром 5 сентября – в день тезоименитства Елизаветы Петровны – Светлейший проснулся в седьмом часу. Побеседовал с Алексеем Яковлевичем Волковым, обер-гофмейстером цесаревны Семеном Григорьевичем Нарышкиным, гофмаршалом Дмитрием Андреевичем Шепелевым и шталмейстером Родионом Михайловичем Кошелевым. Затем на полчаса уединился в кабинете с верным Волковым. Примерно в десятом часу к отцу царской невесты пожаловал Остерман. Спустя час вице-канцлер покинул комнаты князя. Именно в эти шестьдесят минут и навлек на себя печальную участь любимец Петра Великого. Он не затаил обиды на подростка. Но воспитателю, который не удосужился вывести императора из заблуждения, по чьей вине праздник в Ораниенбауме обернулся для организатора позором, пожелал высказать все с абсолютной откровенностью. Кстати, Андрей Иванович посетил Александра Даниловича с той же целью. Предстоял серьезный мужской разговор, по завершении которого генералиссимус и вице-канцлер либо по-дружески пожмут друг другу руки, либо разойдутся смертельными врагами.

Предоставим слово современникам. Отрывок из депеши А. Мардефельда от 12 (23) сентября: «Я только недавно узнал весьма секретным и достоверным образом, что именно больше всего способствовало его [Меншикова] падению. А именно. Из зависти болыцаго расположения императора к барону фон Остерману князь намеревался низвергнуть последняго. Так как он не мог найти ничего, за что придраться к Остерману, то… и обвинял его в том, что он препятствует императору в частом посещении церкви, что нация этим недовольна, ибо она не привыкла к такому образу жизни своего монарха, что Остерман старается воспитывать императора в лютеранском вероисповедании или оставить его без всякой религии, так как он сам ни во что не верит. Хотя Остерман и назначен был воспитателем великого князя, но с тех пор, как последний стал императором, он уже не может больше занимать этой должности. Наконец, князь намеревался в этом деле привлечь на свою сторону духовенство. Когда же Остерман в Петергофе хотел объясниться с князем Меншиковым и ему представил все вышесказанное, князь разгорячился и думал его испугать своею властью. Он ему повторил опять то же обвинение, обругал его атеистом и спросил его, знает ли он, что он (Меншиков) его сейчас может погубить и сослать в Сибирь. Тут не воздержался барон фон Остерман и наговорил ему много суроваго и, между прочим, сказал ему, что князь ошибается, полагая, что он в силе сослать его в Сибирь. Он же барон в состоянии заставить четвертовать князя, ибо он и вполне заслуживает того».