Константин Писаренко - Тайны дворцовых переворотов

К квинтэссенции рассказа Шумахера за редким исключением – отношение скептическое. И действительно, трудно поверить, что царица, которой все подвластно в империи, никак не причастна к ропшинскому преступлению. Ну а уж дата 3 июля просто выдает неосведомленность сотрудника датского посольства. Ведь все знают, что в Манифесте Екатерины II от 7 июля черным по белому написано: «В седьмый день после принятия Нашего престола Всероссийскаго получили мы известие, что бывший император Петр Третий обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим впал в прежестокую колику… Но… вчерашняго вечера получили мы другое, что он волею Всевышняго Бога скончался» {137} .

А как это произошло, подробно описано в третьем письме Алексея Орлова: царь-батюшка и охранники выпили, поспорили, обменялись тумаками, в результате император – задушен. Все вполне правдоподобно. Какие могут быть сомнения?

И все-таки нашелся человек, который, будучи не вполне удовлетворенным аргументами Бильбасова, прочитав рассказ Шумахера, «внушавший к себе известное доверие», предпочел оставить вопрос открытым. Его вывод, высказанный в печати в 1893 году, по существу, можно свести к одной фразе: точного ответа НЕ ЗНАЮ. Человеком этим был Казимир Валишевский {138} . Но для профессиональных историков Валишевский – личность странная. Он проповедовал идею, не упуская «…ни одного из серьезных элементов научного исследования… использовать их, не нагоняя ту скуку, которая… является обязательной, согласно требованиям профессиональной этики» {139} .

Иными словами, польский историк, опережая свое время, стремился донести до широкой публики подлинную историю не в виде сухо и нудно изложенных фактов, а так, чтобы читатель его произведений мог реально представить себе живые картины прошлого. По большому счету, попытка поляка оживить историю потерпела неудачу. Для оживления необходимо глубокое знание мельчайших деталей быта, хода событий, а также биографий участвующих в них людей. А Валишевский, интересуясь вторым, пренебрег первым и в значительной мере третьим. В итоге получилось то, что В. А. Бильбасов не совсем точно именовал романами, – увлекательное, но поверхностное отображение реальной истории.

И тем не менее, несмотря на все промахи, Валишевский был действительно добросовестным историком. И, как добросовестный историк, он верно почувствовал что-то неладное в опубликованном в 21-й книге «Архива Воронцова» в 1881 году нашумевшем письме Алексея Орлова Екатерине II и что-то стоящее в рассказе Шумахера. Но толком разъяснить свою позицию он не смог. Поэтому от нее легко отмахнулись. А напрасно!

Если задуматься, то на чем, собственно, основывается каноническая версия? На трех письмах Алексея Орлова (одном от 2 июля и двух от 6 июля); Манифесте Екатерины от 7 числа, с которым увязывают письма Орлова от 6 июля; рассказах секретаря французского посольства К. Рульера, искусно намекнувшего на вину Екатерины («Нельзя достоверно сказать, какое участие принимала императрица в сем приключении. Но известно то, что в сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменною веселостью» {140} ); и по сути согласного с ним саксонского дипломата Г. Гельбига. Вроде бы немало. По крайней мере, противостоит этой «глыбе» всего лишь сочинение Шумахера…

Подождите! Давайте еще раз все взвесим. Концепция Шумахера: задушен офицерами по приказу некоторых вельмож 3 июля. Концепция, изложенная Бильбасовым: задушен офицерами во главе с А. Г. Орловым по приказу Екатерины 6 июля. Стоп! Но Бильбасов просто пересказывает версию К. Рульера. Ведь именно тот настаивает на том, что Петра III задушили офицеры Орлова через шесть дней после революции {141} .Стало быть, мы являемся свидетелями профессионального поединка не историка с дипломатом, а двух дипломатов.

И Рульер, и Шумахер служили в России секретарями посольств, французского и датского соответственно. Оба летом 1762 года находились в Санкт-Петербурге (правда, А. Шумахер отсутствовал в России с 4 июля по 15 сентября, отлучившись через Швецию в Копенгаген с курьерской миссией) {142} . Оба собирали информацию о случившемся в Ропше. Оба составили свои версии, в ряде мест перекликающиеся (упоминания о попытке отравления ядом; о требовании Петром мопса и скрипки; о причастности к преступлению Теплова). Других версий ропшинской драмы мы не имеем {143} . Следовательно, нам необходимо сопоставить сочинения Рульера и Шумахера с другими известными прямыми и косвенными фактами, чтобы выяснить, кто из дипломатов выявил наиболее точную информацию и кто из них сумел действительно проникнуть в тайну ропшинского дворца.

Между тем Бильбасов (которого извиняет незнание подлинных писем А. Г. Орлова и запрет Александра III на работу в архивах), а вслед за ним и остальные историки, поступили иначе. Они, произвольно выбрав за основу понравившуюся им концепцию Рульера, подкрепили ее письмами Петра III, Алексея Орлова, Екатерины; мемуарами Дашковой и Манифестом от 7 июля. Разбавили все любопытными деталями «Истории» Шумахера и повествования Гельбига, после чего полученное «блюдо» предложили жаждущей разгадки общественности, которая с энтузиазмом приняла труд российских ученых.

Более ста лет никто не задавался вопросом о качестве приготовленного, пока в сентябре 1995 – феврале 1996 года историк О. А. Иванов не взорвал вековую тишину грандиозной сенсацией: третье письмо Алексея Орлова – фальшивка, сфабрикованная Ф. В. Ростопчиным. И, правда, куда только раньше смотрели его коллеги! Их прямой обязанностью было проверить достоверность этого письма. Хотя бы потому, что два послания сохранились в автографах, а третье – только в копии, да еще с приложением рассказа о том, как Павел I, прочитав бесценное письмо-алиби, бросил его в огонь. Рассказа, делающего из императора, мягко говоря, ненормального человека, если вспомнить, что Екатерина Дашкова в мемуарах, упомянув сей эпизод, процитировала радостное восклицание преемника Екатерины: «Слава Богу! Теперь разсеяны последния мои сомнения относительно матери в этом деле» {144} .

А ведь требовалась от историков самая малость: сличить подлинники с копией и увидеть излишнюю откровенность третьего письма, которую лучше не доверять бумаге; отличие стиля третьего послания от стиля двух подлинников; обращение в копии к Екатерине на «Ты», а в подлинниках на «Вы» (как всегда делал Орлов); непозволительное именование в третьем письме отрекшегося 29 июня императора «государем» без прилагательного «бывший»; противоречия в тексте («хотели разнять» и «не помним, что делали»), чтобы удостовериться в правильности вынесенного О. А. Ивановым приговора: третьего письма в июле 1762 года не существовало, а переписка А. Г. Орлова с Екатериной прервалась на первых двух. Помимо основного исследователь сделал еще два смелых вывода: Петр Федорович погиб ранее 6 июля, скорее всего, 3-го числа, а виновна в том группа вельмож {145} .