Джон Бэррон - Агент ФБР в Кремле. Успех операции «Соло»

Полоник вежливо прервал его и сказал, что все понимают, под каким давлением работает Джек, и считают его очень способным и преданным товарищем. Полоник поблагодарил Морриса за его оценку «нью-йоркских товарищей» и намекнул, что полезно было бы донести ее до наперсников Морриса, то есть членов Политбюро.

Последний проект официального документа, закладывающего основы совместных намерений и действий между новым чехословацким режимом и Советским Союзом, был завершен двадцать шестого августа. Через час после этого Пономарев принял Морриса. Он казался серым, изможденным, нуждался в отдыхе, но все же был рад видеть старого друга, человека, которому действительно мог доверять. И говорил честно и откровенно.

Советы сожалели о необходимости вторжения в Чехословакию, но у них не было выбора. «Ревизионистская» политика Дубчека, его «социализм с человеческим лицом» были подобны раковой опухоли, которая, если ее не удалить, будет расти и распространяться по всей Восточной Европе и даже в Советском Союзе. Она могла бы беспрепятственно вывести Чехословакию из системы Варшавского Договора и внести раскол в международное коммунистическое движение. Пономарев признал, что вторжение «вызвало напряжение в контактах с некоторыми партиями» в Западной Европе, и спросил, могут ли Советы рассчитывать на «солидарность» американской компартии.

Моррис заверил его, что могут – под руководством Холла партия была дисциплинированной и надежной. Несколько дилетантов и позеров могут испортить эту картину, но они ничего не значат.

– Каково в целом отношение к этому в Соединенных Штатах? – спросил Пономарев.

Моррис мог бы сказать: «Вероятно, вы сделали все возможное, чтобы следующим президентом стал Ричард Никсон. Определенно, вы обеспечили Пентагону многие миллиарды дополнительных ассигнований; вы утвердили в умах ультралевых китайцев убеждение, что Советский Союз просто еще одна империалистическая шовинистская держава».

Но Моррис был не вправе давать русским информацию, если только это не служило определенным американским интересам. Поэтому он просто ответил:

– Отношение отнюдь не благосклонное.

Потом они перешли к вопросу Холла о том, какой должна быть позиция компартии в отношении Чехословакии. Это был затруднительный вопрос, и Пономарев быстро его закрыл. Ответ гласил: германские реваншисты, с молчаливого согласия Североатлантического блока (НАТО) и ЦРУ, с помощью Дубчека, сознательно или нет, игравшего роль лидера, пытались организовать контрреволюцию. Ближайшие соседи Чехословакии разоблачили заговор и призвали Советский Союз присоединиться к ним и спасти чешский народ от империалистической агрессии.

Моррис знал, что для многих американцев, которые обращают хоть какое-то внимание на политику, такое объяснение просто покажет, что русские – прирожденные лгуны, и к тому же опасные. Месяц спустя после разговора с Пономаревым он обнаружил, что советское оправдание вторжения было болезненно воспринято и коммунистами Западной Европы.

Тридцатого сентября Моррис отправился в Будапешт в качестве секретного представителя на встречу лидеров европейских партий, планировавших грандиозную мировую конференцию. Такие локальные подготовительные совещания были важны для Советов, которые хотели гарантировать результат главного мероприятия. Но между собой делегаты говорили в основном о Чехословакии, и впервые Моррис заметил антисоветские настроения – не антикоммунистические, но антисоветские. Во время ужина советский делегат мрачно сказал Моррису:

– Ревизионизм – это вирус, поразивший все коммунистические партии.

В Будапеште Пономареву и другим советским представителям пришлось согласиться, что Советам не удалось до конца понять, что же происходит в Чехословакии, пока не стало слишком поздно и не оставалось ничего другого, как использовать военную силу, и что они неправильно рассчитали политические и международные последствия вторжения. «Наша военная информация великолепна. А политическая информация – совсем наоборот». Вскоре Моррис увидел и прочитал зловещие, а для него ужасные знаки того, что эта оценка была точна, поскольку это имело отношение к политической информации и политическому пониманию Соединенных Штатов.

Длинный черный «лимузин», отвозивший Морриса семнадцатого ноября 1968 года из аэропорта на его московскую квартиру, вынужден был остановиться, и Моррис, отодвинув занавеску, увидел проходящую мимо цепь танков, бронетранспортеров, грузовиков и артиллерии. Реактивные самолеты проносились прямо над головой, и Моррис подумал, что он в центре военных действий. В некоторых районах Москвы, через которые они проезжали, было больше войск, чем простых горожан, а военные машины виднелись повсюду. Похоже было, что русские с минуты на минуту ожидали осады города.

Несколько часов спустя в Международном отделе Моррис начал понимать, что происходит. Избрание Никсона президентом Соединенных Штатов ошеломило и напугало русских. Они считали его фанатичным антикоммунистом, который мог бы попытаться уничтожить или сокрушить Советский Союз неожиданной ядерной атакой. Из-за того что Советы имели склонность реагировать на все, во что верили, эта безумная вера была опасна для всех. Моррис никогда не собирался влиять на русских и высказывал свои суждения или мнения, только когда его спрашивали. Но, насколько позволяли вопросы, он тонко постарался вернуть новых московских царей к реальности, не говоря при этом прямо: «Вы сошли с ума».

По существу, в докладах, представленных Моррисом и Бойлом в декабре, говорилось: Советы исходят из нелогичных посылок, что по вступлении в должность президент Никсон может приказать начать на них ядерную атаку. Пока они не откажутся от этих неразумных предположений, существует возможность, что они решатся на безрассудные действия.

Моррис и Бойл надеялись, что администрация Никсона сделает следующие выводы: всеми возможными дипломатическими средствами нужно убедить Советы, что Соединенные Штаты не имеют намерений развязать войну.

Очевидно, так и сделали, поскольку, когда Моррис приехал в Москву в марте 1969 года, отношение русских к США поразительно изменилось, чего никогда бы не случилось без инициативы с американской стороны. Все разговоры о предстоящей войне прекратились, танки и грузовики, которые так бросались в глаза в минувшем ноябре, исчезли. Суслов и Пономарев говорили ему, что достижение взаимопонимания с Соединенными Штатами стало главной целью внешней политики Советского Союза. Они надеялись, что Никсон «увидит свет реальности» и согласится на ограничение вооружений, и запасались терпением для переговоров с американцами.