Джон Бэррон - Агент ФБР в Кремле. Успех операции «Соло»

Продолжал Брежнев достаточно осторожно. Будучи секретарем Компартии США по международным вопросам, товарищ Моррис завоевал уважение, доверие и дружбу партийных лидеров всего соцлагеря, и никто не сделал больше него для поддержания солидарности всех партий. Компартия США – самая безупречная из партий, а товарищ Моррис более пятидесяти лет является ее оплотом.

Брежнев с трудом встал, остальные последовали его примеру. Он сказал Моррису:

– От имени Коммунистической партии Советского Союза, от имени советского народа и всех присутствующих разрешите вручить вам эту награду, – и приколол к пиджаку Морриса орден Красного Знамени.

Позже Черняев сообщил Моррису, что Джек тоже награжден таким орденом и получит его во время своего следующего визита в Москву.

Чтобы описать ФБР эту церемонию, Моррис постарался быть объективным, как он был объективен, докладывая о преследовании евреев в СССР. Он сказал тогда, что Советы говорят искренне, «как могут быть искренними гангстеры». Они явно переоценивали значимость американской компартии и считали, что она порождает важные события, например движение против войны во Вьетнаме, в котором партия, кстати, не играла главной роли. Старая доктрина 20-х годов о демократическом централизме все еще владела их умами. Раз они когда-то приняли решение и издали указы, все партии должны были идти в том же направлении. Моррис, Холл и вся американская компартия, в отличие от «еврокоммунистов», так и поступали, и Советы это ценили.

Вполне возможно, за вручением ордена крылась личная приязнь и дружеское расположение. «Я знаю кое-кого из этих сорвиголов с 1930 года». Логично, что Советы верили в то, что Моррис и Джек сильно рисковали, и восхищались их отвагой. Они очень ценили «Морат», поэтому и наградили Джека. Разве это не признак особых почестей – то, что председатель КГБ лично заехал за Моррисом, что на роскошном ужине присутствовали Брежнев и советское руководство? Но орден означал также дань уважения американской компартии и «Морат». Моррис заключил:

– В настоящее время в Москве все спокойно. Беспокоиться надо о Вашингтоне.

В прежние времена контакты «Соло» со штаб-квартирой и с Чикаго иногда осложнялись, в чем Бойл отчасти винил себя. После получения первых отчетов об одной из миссий в штаб-квартире заметили:

– 58-й ведет себя, как коммунист.

Бойл ответил:

– 58-й действительно коммунист, фактически член Политбюро. Ему приходится думать и говорить, как коммунисту. А что еще остается делать? Пойти в посольство, набрать оркестр флейтистов и барабанщиков, развернуть американский флаг и отправиться в Кремль, распевая «Янки Дудль» и разыгрывая Джона Уэйна?

Результатом этих слов явился визит специального агента Дика Хелда в офис Бойла – «пещеру снов». Хелду стало ясно, что работавший в одиночку Бойл пребывает в состоянии постоянного стресса, и все это очень серьезно.

– Но вы не помогаете ни себе, ни 58-му, когда выставляете людей из штаб-квартиры идиотами.

Бойл пообещал впредь удерживаться от сарказма, и к лету 1977 года отношения с Вашингтоном стали более сердечными. ФБР направило в штаб-квартиру агента Майкла Стейнбека, чтобы тот решал административные вопросы и осуществлял ежедневную связь между Чикаго и Нью-Йорком. Он часто беседовал с Бойлом по закрытой связи, которая кодировала слова на одном конце провода и расшифровывала их на другом.

Несмотря на закрытость линии, они старались говорить иносказательно или на особом жаргоне. В августе Бойл спросил, не улучшилась ли погода, на что Стейнбек ответил отрицательно.

– Вам не кажется, что летать пока опасно?

– Мы пытаемся решить эту проблему.

В СССР планировали широкое празднование шестидесятилетия Октябрьской революции, Морриса ждали в гости, и Гэса Холла тоже. Бойл хотел знать, рискнет ли ФБР на очередную миссию.

В октябре Стейнбек позвонил ему.

– Говорят из Чикаго. Выбирайте любую игру, мы вас поддержим.

Иными словами, ФБР готов рискнуть, но решать должен 58-й. На карту поставлена его жизнь.

20 октября 1977 года по секретной линии Бойл передал Стейнбеку:

– Мы решили включиться в игру.

На следующий день Моррис с Евой вылетели в Москву.

Их сразу же поместили в партийную гостиницу, так что Моррис мог более непринужденно общаться с иностранными партийными лидерами, прибывшими на торжества. Несмотря на сложности протокола в связи с присутствием множества сановников, Советы умудрились окружить Еву и Элизабет Холл целой свитой женщин и даже организовали для них чаепитие с первой женщиной-космонавтом. Еве она показалась застенчивой и славной.

В отеле Моррис встретился с Фиделем Кастро, который тепло приветствовал его и настоял, чтобы они с Евой пришли на обед в кубинское посольство.

Кастро сказал, что будут еще гости – испанская пара, и рекомендовал Моррису не брать русского переводчика, так как все будут говорить по-английски. Кастро оказался радушным хозяином, особенно по отношению к Еве. Она вспоминала:

«Он много знал о Соединенных Штатах и очень интересовался нашей компартией… Там подавали прекрасные бифштексы – редкость в Москве. После обеда Кастро лично разлил коньяк и спросил у меня разрешения закурить сигару. Вечер был приятным, но Кастро все говорил и говорил, и мне показалось, что мы никогда оттуда не выйдем».

Больше всего Еве запомнился Брежнев на официальном приеме. Два человека буквально держали его под руки; лицо его было бледным, глаза – стеклянными, говорил он с трудом. Глава Советского Союза производил впечатление человека в коме, и Ева подумала: «Ему не оправиться».

На протяжении всех четырех недель визита Советы были, как всегда, радушны и приветливы. Они собрали лидеров южноамериканских стран на тайное обсуждение того, как лучше координировать действия коммунистов в Западном полушарии, и пригласили на эти переговоры Морриса. Пономарев сказал, что, несмотря на скудные запасы валюты, СССР собирается в 1978 году дать американской компартии 2,1 миллиона долларов, и попросил Морриса назвать кандидатов из Америки для Ленинской школы. Моррис не виделся с Брежневым, кроме как на приеме, но Пономарев дал в честь Морриса прощальный завтрак, где были многие из его старых знакомых.

Ева с Моррисом отправились домой в середине ноября 1977 года. Они летели из Москвы в Прагу. За двадцать минут до посадки в Праге к ним подошел один из пилотов «Аэрофлота»: по приказу свыше они должны немедленно вернуться в Москву. Багаж брать из самолета не разрешалось. Пока самолет стоял на заправке в пражском аэропорту, удалось поговорить с ожидавшей их чешской делегацией. Двое товарищей будут их сопровождать и проследят, чтобы они не опоздали на обратный рейс.