Рене Кастр - Мирабо: Несвершившаяся судьба

Тот не смирился с поражением; в «записках двору» он изложил свои взгляды на необходимые изменения: ему ведь нужно было убедить двор, поскольку Национальное собрание уже за него.

В записках XXVIII–XXXIV можно разглядеть конституционные принципы Мирабо, его преданность наследственной монархии, глубокую мудрость и трезвый взгляд на реальность: «Народу пообещали больше, чем могли; ему внушили надежды, которые невозможно осуществить; а главное, ему позволили стряхнуть ярмо, под которое его теперь уже невозможно загнать; можно сколько угодно урезать, отбирать, экономить — расходы нового режима будут крупнее, чем у прежнего, и в конечном счете народ станет судить о Революции только по одному факту: больше или меньше денег вытащат у него из кармана? Сможет ли он жить в достатке? Получит ли он больше работы? Будет ли эта работа лучше оплачиваться?..»

Чтобы вести трудную игру для обеспечения успеха Революции, король должен, раз Неккер освободил место, составить новую правительственную команду; неплохо бы набрать ее из депутатов Национального собрания; а еще лучше — собраться с мужеством и выбрать правительство из оппозиции, чтобы ее нейтрализовать, — таково важное утверждение, уточняющееся в тридцатой записке от 14 октября 1790 года:

«Якобинские министры не будут министрами-якобинцами; каков бы ни был человек, резкое возвышение — это кризис, излечивающий имеющиеся недуги и вызывающий те, которых не было прежде. Поставленный у кормила власти самый ярый демократ увидит вблизи беды королевства и признает, что королевская власть недостаточно сильна. Чем больше хвалить его за содеянное, тем с большей охотой он это исправит».

Мирабо был уверен, что Людовик XVI извлечет для себя урок из этих строчек, в которых раскрывается весь секрет демократического правления, даже если осуществлять его в рамках монархии; решив, что самое трудное сделано, он готовился столкнуться с Национальным собранием, даже не подозревая, что его ждет поражение на обоих фронтах.

Бунты военных моряков в Бресте стали досадным продолжением мятежей пехоты в Нанси. Комитеты Национального собрания взвалили вину за беспорядки на министров и предложили проект декрета, чтобы потребовать у короля их отставки. Начались прения, и вышедшие поочередно на трибуну Александр де Ламет и Барнав высказались в пользу принятия декрета.

Во время этих дебатов, которые могли иметь первостепенное значение, Мирабо намеренно хранил молчание, дрожа от сдерживаемого бешенства: он-то думал, что убедил короля, считал себя единственным советником двора, единственным возможным спасителем. А оказалось, что Людовик XVI обращался за советами к другим, по меньшей мере, принимал предложения от средних умов, не сопоставимых по таланту с Мирабо.

Тайной причиной бури был проект письма, написанный для короля депутатом Бергасом, представителем Лиона и прозелитом «животного магнетизма» [51] Доктрина шарлатана Месмера, лечившего с помощью «ушата здоровья» — обливания «намагниченной» водой. — Прим. авт. , о том, как вести себя по отношению к брестским бунтовщикам; гром прогремел 18 октября, когда Ламарк получил бурное послание с пометкой «только для Вас», в котором Мирабо сообщал ему о случившемся и писал:

«Я не сделаю глупости, совершаемой королевским быдлом; если я признаю и просвещенность, и порядочность, и преданность человека, то не решусь ни на один серьезный шаг, не посоветовавшись с ним, причем не стану советоваться, чтобы никогда не делать то, что он говорит. Так значит, они будут искать исцеления от своих напастей в месмерском ушате, на треножнике озарения! Господи! Кто только не сможет себе сказать: „Посредственность этих людей, которых мы поддерживали всеми силами, коих больше нет, не позволила и на минуту переломить ход сражения! И возобновила его, когда оно было совершенно проиграно, против тех же самых генералов и тех же войск, когда им уже нельзя противопоставить ни войск, ни генералов“. О безумие!»

Это уж было слишком! Вчера он говорил об «эшафоте», сегодня — о бойне для «королевского быдла». Привыкший к изысканной учтивости придворных, Ламарк лишился дара речи, замолчав на четыре дня; именно в это время в Национальном собрании и прошло голосование.

Мирабо не присовокупил своего неистовства к пламенным выступлениям предыдущих ораторов; самим своим молчанием он хотел соизмерить мощь своего слова. Из списка изгоняемых министров поправкой, принятой без обсуждения, был исключен Монморен.

Впервые за всю историю французского парламентаризма голосовали за свержение правительства. О ненадежность вотумов! Вдруг обнаружилось, что Мирабо не нанес смертельного удара: к всеобщему удивлению, министры сохранили свои портфели благодаря 403 голосам против 340.

— Защитники свободы покинули ее знамена, — в тот же вечер заявили в клубе якобинцев.

Причину происшедшего следовало искать в тайниках души депутатов: они вовсе не намеревались сохранить посты министрам, которых презирали, если не ненавидели. Но под этим предлогом они, сознательно или нет, повторно проголосовали за поправку, предложенную Ланжюинэ и Бленом 7 ноября 1789 года.

Во время двух дней дебатов в кулуарах проходили совещания. Депутаты сходились во мнениях по одному вопросу: министров нельзя назначать из числа членов Собрания, иначе завтра Мирабо станет первым министром, а вскоре — диктатором.

— Декрет нерушим, каждый знает в глубине своего сердца, что мы никогда его не изменим, — вырвалось у Барнава.

— Декрет — гарант свободы, — заявил де Мену.

Мирабо знал об этом. 19 октября он проницательно писал Мовийону: «Всё Собрание поголовно с упорством поддерживает нелепый декрет».

Итак, 20 октября он молчал намеренно; он возлагал больше надежд на свое молчание, чем на свою речь; однако речь эта была готова; ее обнаружили много лет спустя в бумагах Мирабо; в ней было выражено непререкаемое намерение потребовать отмены декрета.

Но в тот день Мирабо не питал никаких иллюзий; он был уверен, что его коллеги предпочтут сохранить потрепанных министров, чем склониться перед превосходством, которого не могут ему простить. Так что он замкнулся в презрительном молчании; в очередной раз битва была проиграна.

И даже дважды, потому что в то же время его бросил двор.

В очередной раз ему приходилось всё начинать заново; чтобы вернуть доверие двора, он размышлял над политическим планом, разработка которого займет у него несколько недель; во время, необходимое для его составления, он будет вынужден соглашаться на все популистские уступки, чтобы сохранить свою популярность.

Этот новый период, во время которого Мирабо вновь предстал в глазах несведущей публики корифеем Революции, длился семь недель, с 20 октября до первых чисел декабря 1790 года. Он отмечен «записками двору» (XXXIV–XLI) и шестнадцатью выступлениями в Собрании. Возможно, никогда еще Мирабо не вел столь активной парламентской деятельности, хотя состояние его здоровья сильно ухудшилось.